Красная Шкапочка - Жнецы Страданий
Айлиша сидела за столом и твердила названия трав. Лучинка чадила, и слабый огонек бросал неверные тени на тонкое лицо будущей целительницы.
Скучала ли тогда Лесана по Мируте? Стыд сказать — не вспоминала даже. Слишком далеко в прошлом он остался со своими привычными шутками и заботами. Слишком далеко находился тот колодец, у которого они целовались зимой, и куст калины, который прятал их от сторонних глаз.
Но сейчас, отчего так больно пронзила сердце его… не измена даже, а непамятливость? У него-то ничего вдругорядь в жизни не изменилось! Как же смог так быстро забыть ту, которую сватать собирался?
Мать, видя, как погасли глаза дочери, торопилась достать из подорожного мешка гостинцы, чтобы хоть как-то скрасить горечь известий.
— Дитятко, ехать-то как долго к вам, хотела пирогов напечь, так за шесть-то дней все бы перепортились. И гостинчиком домашним тебя не порадовать! Хранители пресветлые, одни глаза и остались, что ж за наука тут у вас? Вот, я тебе меда привезла. Вот сухариков, как ты любишь, с солью каленой, вот ягодок сушеных, малинка тут, тут черника. Ой, урожай какой в этом году в лесу — страсть! Необеримо! От дому на версту отойдешь, а кузов уже полнехонек. Я-то их сушу, а у Жмени молодуха догадала в меду топить. Уж мы наделали, я вот и тебе привезла, кушай, не видишь, небось, тут ничего…
Мать хлопотала, раскладывая на столе нехитрые гостинцы, а Лесана отрешенно смотрела на домашние горшки, которые помнила еще с детства… Как нелепо и странно выглядели они здесь — под этим кровом, в этих стенах! И как жалко было мать, которая тащила на себе всю эту снедь. Надрывалась, лучшие куски выбирала, а до этого по кочкам лазала, кормила комаров и слепней, чтобы дочку побаловать, а дочка — кобылища — ест от пуза, а за год ни корову ни разу не подоила, ни сена не ворошила, ни по ягоды не вышла — читать училась да дур считала.
И так горько стало Лесане от осознания того, как многое в ее жизни стало не так, неправильно, иначе, чем у людей заведено. И непонятны будут ни матери, ни отцу ее хлопоты — счет, чтение, изучение трав, зубрежка (пока еще без смысла и понимания) простых наговоров, позволяющих искать воду, останавливать кровь или нашептывать на замкнутый обережный круг.
Лесана представила, как она возвращается в родную деревню, где девки — косы до колен — в рубахах вышитых, в лентах, про пироги да парней на вечерках щебечущие… А она о чем с ними речь поведет? О том, как оборотневу кровь от упыриной отличить? Или как краски подсчитывать, чтобы ребенка прижить с первой попытки… или не прижить?
Мать рассказывала о родне, кто как живет, кто женился, кого засватали, в чьей семье прибавилось ребятишек, кого боги прибрали на вовсе. Дочь слушала и не слышала. Видела только одно — как сильно постарела родимая, как поседела. Глядела на растрескавшиеся руки, на измятое в пути, но самое лучшее из имеющихся, платье, на усталые глаза. Натерпелась-то, поди, за эти шесть дней… Небось, очей не смыкала. Что толку, что при обозе ратоборец едет или колдун, сама-то она помнила, каково это — первый раз в жизни под открытым небом ночь коротать. А уж матери-то в ее годы? А ведь и обратный путь еще.
Глухие рыдания стиснули горло. Нет. Нельзя плакать.
— Мама! — прервала она поток рассказов и обняла непрерывно что-то говорящую гостью. — Мама, вы главное помните, как я всех вас люблю! Я выучусь, вы ни в чем нужды знать не будете! А Мирута… плевать на него. Я себе лучше найду. Ты только не бойся ничего! Поняла? Я выучусь, четыре года всего осталось! И вернусь. Мы с вами так заживем, что Мирута этот все локти до плеч сгрызет. Ты не горюй только. У нас хорошо тут все. И кормят на зависть. А отощала, так это оттого, что нам не только ум трудят, но и тело. Я сейчас быстрее любого парня и по силе не уступлю.
Она говорила, захлебываясь словами, стискивая мать в объятиях, а та глотала беззвучные слезы, украдкой смахивая их с лица. Хранители пресветлые, нашла чем хвалиться — сильнее и быстрее парня… Да провались она пропадом, Цитадель эта!
— Деточка, мне уж ехать надо, обоз-то сегодня назад поворачивает, не ночуем мы. Обережник немалой платы требует, еще на день да ночь его нанимать никаких денег не хватит, сейчас, вон, Вортило прикупит оберегов у тутошних, и поедем мы.
У дочери жалко вытянулось лицо. Она была уверена, что мать хотя бы переночует в Цитадели…
Наскоро расцеловавшись, отправились к воротам. Старшая Остриковна по пути все пыталась показать, что совсем успокоилась, задавала какие-то вопросы, да только все невпопад, а глаза влажно блестели. Друг от друга родственниц отвлекла чужая беда:
— Да где же видано такое? — запричитал рядом незнакомый голос. — Третий раз приезжаю! Не острог же здесь! С сыном не увидеться…
Лесана обернулась. Невысокая сухенькая женщина в летах вытирала глаза уголком платка. Рядом с просительницей стоял совершенно равнодушный к ее горю Донатос.
— Все с вашим увальнем в порядке. Жив. Известили бы, коль помер. Нет его в Цитадели нынче. Выученики сиднем не сидят. Они в четырех стенах редко бывают. Езжай. Нечего тут рыдать. Не схоронили еще никого.
И, отвернувшись от безутешной женщины, крефф ушел.
Лесана смотрела на всхлипывающую и видела что-то смутно знакомое в ее чертах… россыпь веснушек, темные глаза…
— Вы к Тамиру приехали? — вдруг догадалась девушка.
Женщина встрепенулась:
— К нему!
— Все хорошо у сына вашего, а хотите, я ему весточку передам?
Обрадованная мать часто-часто закивала и протянула девушке подорожную суму с гостинцами.
— Не хворает он? Ему студиться нельзя, с детства лихоманками мается, я там поддевку вязанную положила…
Она бы еще что-то говорила, но в этот миг раздалось резкое:
— Но-о-о… Родимыя-а-а!
И две женщины, объединенные Цитаделью, как общим горем, заспешили к повозкам. Обоз медленно, словно нехотя, тронулся. Лесана стояла в воротах, не в силах отвести взгляд от сжавшейся в уголке телеги фигуры в дорожной свитке.
Мимо процокала лошадь. Девушка вскинула голову. Ратник. Молодой парень со сломанным носом на миг придержал коня.
— Сопли подбери, не то поскользнемся, — посоветовал он и добавил, смягчившись, — довезу. Не впервой.
— Мира в пути.
— Мира.
Но девушка еще долго смотрела в спины уезжающим.
Прижимая к груди Тамировы гостинцы, Лесана развернулась и едва не ткнулась носом в Донатоса. Крефф молча протянул руку, отобрал суму, набитую заботливыми материнскими руками и сказал:
— Сбрехнешь, что бабу эту видела, друг твой ситный до зимы кровью кашлять будет. Все поняла?
Девушка судорожно кивнула.
