Роман Афанасьев - Знак Чудовища
- Конь! - крикнул Сигмон. - Где мой конь?
Никто не ответил. Из толпы вылетел нож, глухо стукнул о грудь тана и отлетел в траву. Курьер выругался, перескочил через сруб колодца и побежал к сараю - туда, где староста держал лошадей. Осмелевшие мужики заорали и кинулись следом, потрясая своим нехитрым оружием.
Сигмон заскочил в сарай, захлопнул дверь, обернулся и облегченно вздохнул. Он угадал - рядом с доходягой Поттона стоял его Ураган. Конечно, чужая лошадь, вернувшаяся без седока, достанется главному - то есть старосте.
В дверь глухо шмякнули - видно, плечом, с разбега.
- Убью! - рявкнул Сигмон и бросился в глубь сарая.
Сорвав со столба уздечку, он подбежал к Урагану и жеребец захрапел, подался назад, вращая глазами. Сигмон обхватил руками его голову, прижался к ней лицом.
- Ну же, - бормотал он. - Давай попробуем, давай.
Конь беспокойно переступил с ноги на ногу, но, почуяв знакомый запах, фыркнул и расслабился. Признал.
Сигмон быстро надел на него уздечку и оглянулся, поискав взглядом седло. Его нигде не было видно, и курьер выругался, - жадный староста наверняка утащил его в дом.
На крыше что-то загрохотало, и курьер пригнулся, опасаясь, что наверх забрался стрелок. Тут же все стихло, но зато потянуло горелой травой, и Сигмон догадался, что в ход пошли факелы.
- Собачьи дети, - выдохнул он и вспрыгнул на спину Урагану.
В открытое окно влетел еще один факел, и покатился по полу поджигая сено. Оно занялось в десятке мест, и пламя с ревом взметнулось до потолка. Ураган захрапел, испугано заржал и подался назад.
- Вперед, - крикнул Сигмон, отчаянно колотя пятками бока жеребца. - Вперед!
Ураган прыгнул через огонь и заплясал у закрытых ворот. Сигмон осадил жеребца и с размаха ударил в них ногой. От удара створки распахнулись, затрещали и сорвались с петель. Ураган тут же прыгнул наружу, спасаясь от клубов сизого дыма, подмял кого-то, прошелся по мягкому, и одним прыжком оказался у плетня.
Сигмон обернулся. Толпа мужиков, окруживших пылающий сарай старосты, яростно горланила вслед. Вдогонку курьеру полетели вилы и топоры. Он пригнулся к самой шее Урагана и послал его вперед, к забору. Разоренный мужиками на колья, он не стал препятствием для жеребца. Тот птицей перепорхнул через обломки и помчался по улице.
Оставляя за собой клубы сизой пыли, Ураган несся к околице. Со всех сторон неслась брань, в наездника кидали чем попало - и горшками и топорами и всем, что под руку повернется. Больно ударило по ноге, потом задело голову… А потом деревня кончилась.
Ураган шел галопом по лесной дороге, по той самой, что привела курьера в деревню. Сам Сигмон на нее даже не смотрел. Он прижимался лицом к шее жеребца и плакал. В полный голос, навзрыд. Ему не было больно, нет. Но Сигмон знал, что теперь, ему до конца дней своих придется нести на теле отметину колдуна. И кличку - чудовище. Ведь он стал уродом, выродком, и теперь ему нет места среди людей. Если его тайну раскроют, то в любом городе повториться то же, что в этой деревне. Но Сигмон знал, он - не чудовище. Он и пальцем не тронул никого из толпы - в отличие от той твари, что вселилась в дочь колдуна. Сигмон знал, он - человек. Надо только найти чистую рубаху и прикрыть это отвратительное клеймо оставленное проклятым колдуном на его теле. И все будет в порядке. Все наладится. Теперь все должно быть хорошо. Должно. Сигмон верил в это, истово верил, потому что больше не во что было верить. Но сердце почему-то болталось в груди холодным комком, и он все плотнее вжимался лицом в гриву Урагана.
И слезы не кончались.
ОБЫКНОВЕННОЕ ЧУДОВИЩЕ
Пол камеры источал леденящий холод. Сигмон лежал на спине и чувствовал, как постепенно немеют ноги и руки. Легкая рубаха и старые армейские штаны не спасали от стылых камней. Спина ничего не чувствовала - новая кожа спасала и от холода и от жары, в этом тан уже успел убедиться. Хотелось перевернуться, - затылок начал ныть от холода, да и шея затекла, но он не мог: заклинание сковало его тело невидимыми цепями. Оно должно было лишить и сознания, но что-то не получилось. Маги ошиблись, наверно не приняли в расчет того, что он уже не совсем человек. Теперь Сигмон мог и думать и слышать, но не мог двигаться. И - говорить. Оставалось только валяться немой колодой на холодном полу, и дожидаться, когда два мага из городской коллегии Вента соизволят зайти в камеру и посмотреть, на что наткнулась военная разведка. Сигмон надеялся только на то, что маги снимут заклинание, чтобы поговорить с ним. И тогда все, наконец, проясниться. Больше надеяться было не на что.
Он допустил одну ошибку. Всего одну маленькую ошибочку, но она оказалась одной из тех, о которых жалеют всю оставшуюся жизнь. Как правило - не слишком долгую. Ведь тогда, выбравшись из деревни, он почему-то вообразил, что стоит только вернуться к привычной жизни и все пойдет по-прежнему. Все станет как раньше, и подвал Фаомара забудется, как страшный сон. Сигмон верил в это, ему хотелось, чтобы так было, и он обманул сам себя. Обмануть других ему не удалось.
Когда курьер, опоздавший на целый месяц, появился на заставе, - оборванный, как бродяжка, голодный, измученный, то его встретили, как положено: без лишних разговоров скрутили и бросили в застенок. Тан не сопротивлялся, - надеялся, что вскоре все выясниться. Начальник гарнизона явился к нему лично, правда, только через сутки, и только потому, что тан отказался разговаривать с низшими чинами. Сигмон попытался рассказать ему, что произошло: и про демона и про колдуна Фаомара и про деревню. Граф Тимарон сочувственно кивал, и в его глазах не было ничего кроме безнадежной скуки, - он слышал сотни таких историй. От дезертиров. Но стоило тану задрать грязную рубаху, снятую с огородного пугала в одной из деревень, как все изменилось в мгновенье ока. Граф, разом поверивший словам пленника, птицей выпорхнул из камеры, так споро, словно заключенный попытался съесть его заживо.
Через несколько минут полковой маг свалил тана с ног заклинанием, обездвижил, а кузнецы заковали пленника в цепи. Потом его бросили в железную клетку, водрузили на повозку и уже к вечеру отправили в Вент.
Тана держали в клетке всю дорогу - как дикого зверя. Полковой маг, головой отвечавший за пленника, держал его в полузабытье, не ослабляя магических уз ни на миг. В полубреду Сигмон не уставал проклинать себя за глупость, но сделать ничего не мог: он попался. Удобного случая для побега так и не представилось, молодой маг хорошо знал свое дело, к тому же до жути боялся пленника и потому не спускал с него глаз. Бывшему курьеру оставалось лишь покориться судьбе.
Она привела его в подвал казармы, в холодную камеру темницы, где ему доводилось бывать прежде. Брошенный за решетку, голодный, измученный, Сигмон проклинал и судьбу, и колдуна, и свою глупость. Все оказалось напрасным - его мучения, жертвы, решения… Одна темница сменилась другой, только и всего. Иногда он думал, что лучше бы стал настоящим чудовищем, полудиким зверем, обреченным вечно скрываться в лесу. Зато там не было бы цепей.
