Роман Афанасьев - Знак Чудовища
Дом колдуна напоминал оживший кошмар: столбом стояла пыль, из стен вываливались камни, пол бился в предсмертных судорогах. В темноте метались ожившие тени, и казалось, что дом наполнен призраками, сошедшими с ума. Но Сигмон, прошедший через кошмары Фаомара, не чувствовал страха. Прикрывая лицо ладонью, он шел по коридорам, шел к выходу, туда, откуда лился густой рекой холодный ночной воздух. Пробираясь сквозь завалы камней, перепрыгивая через трещины в полу, он старался идти быстро. Чувствовал - осталось немного. Дом держался, из последних сил, словно давая возможность гостю отомстить за своего хозяина, но его силы были не бесконечны.
Впереди, в конце коридора, мелькнул светлый проем и курьер бросился к нему. Дом вздрогнул, и сверху потоком хлынули доски, камни, куски штукатурки… Больно ударило по плечу, но это только подстегнуло, заставило перейти на бег. У самой двери Сигмон споткнулся. Он упал на колени, пополз вперед и тут же позади него обрушилось каменное перекрытие, наглухо завалив коридор. В спину дохнуло жаром, как из плавильной печи и Сигмон закричал. Он полз вперед, чувствуя, как расступается под ногами пол, и никак не мог встать на ноги. У самого порога он замешкался, пытаясь перебраться через большой камень, и тут же пол ушел из-под ног. Проваливаясь в бездну, Сигмон закричал, и вдруг получил сильный удар в спину.
Он вылетел в открытую дверь, прокатился по каменным ступеням и с треском вломился в кусты сирени. Барахтаясь в путанице ветвей, он испуганно вскрикнул, - показалось, что ослеп. Но, разглядев в темноте собственную руку, понял, что на дворе ночь - только и всего.
Обернувшись, он увидел, как из черной пасти двери вырвался язык пламени, рассыпавшийся ворохом искр по каменным ступеням. Сигмон испуганно подтянул под себя ноги. Дом проседал в себя, проваливался под землю, а на его развалинах уже плясало ослепительное пламя. Жар от него шел нешуточный и Сигмон понял, что скоро запылает и сад. Он встал и, покачиваясь на ходу, как пьяный, побрел прочь.
Через ограду он перебрался с трудом - силы его оставили. Он потратил их на сражение с чудовищем и теперь был слаб, как новорожденный. И все же, он шел, полз, карабкался, стремясь убраться прочь от этого проклятого места.
Тяжело перевалившись через забор, Сигмон упал на дорогу у самых ворот. Конечно, никакого коня здесь уже не было. Курьер слабо выругался, выплюнул пыль, набившуюся в рот, и, ухватившись за железные прутья ворот, поднялся на ноги.
В саду бушевал огонь. Кусты у порога дома пылали как факелы, и огонь с них переползал на деревья. Луна заливала сад призрачным белым светом, и Сигмону казалось, что горят не деревья, а люди, вскинувшие к ночному небу тонкие руки. Он щелкнул пальцами, отгоняя зло, отвернулся и побрел по дороге, освещенной алым заревом. Позади с грохотом обрушился дом, пылающие куски кровли разлетелись по саду, но тан даже не оглянулся. Он шел вперед, в темноту, едва перебирая ногами. Он ничего не слышал и едва дышал. Меч, намертво зажатый в правой руке, он тащил за собой, и клинок выписывал острием волнистую линию в дорожной пыли. В голове было пусто, перед глазами плыли сине-зеленые пятна, и все происходящее казалось продолжением кошмара. Сигмон хотел только одно - убраться подальше от этого страшного места.
* * *
Утром, когда бледное зарево пожара слилось с первыми лучами солнца, его нашли крестьяне. Встревоженные всполохами огня, заметными даже в деревне, они все-таки собрались с духом, вооружились, и вышли на дорогу. Их терпение кончилось и на этот раз, они были полны решимости разобраться в том, что происходит, и узнать чем еще колдун может навредить деревне. Шли с опаской, медленно, чуть ли не на ощупь - не спешили лезть в пасть колдуну. Хотя они и вышли затемно, но еле плелись, не решаясь признаться друг другу, что боятся темноты. Но когда небо просветлело, они приободрились и пошли быстрее.
Едва миновав поля, они наткнулись на человека. Он полз прямо по дороге, сжимая в правой руке длинный меч с узким клинком. Весь в пыли, в саже, в запачканной рубахе, босой, с обгоревшими волосами, он больше походил на ожившего мертвеца, чем на человека. Он выбрасывал вперед левую руку, черную от грязи, опирался на локоть и подтягивал следом тело, елозя коленями по пыльной дороге. И так - раз за разом. Было нечто жуткое в его неумолимом движении вперед, нечто такое, что заставило крестьян отступить назад и поднять дубины.
Поттон, возглавлявший толпу, первым узнал курьера. Прошел ровно месяц с того дня, как погибла его дочь и пропал гость, но староста верил, что они еще встретятся с Сигмоном. Вернувший конь убедил крестьян, что военный не сбежал, как думали поначалу, а сгинул в логове колдуна. На помощь не пошли: Поттон, обозленный на гостя, - не велел. Лишь отправили новое письмо в Меран и перестали ночами выходить из домов - на том и успокоились. На письмо, как и следовало ожидать, никто не отозвался.
Наткнувшись на курьера, староста обрадовался. Он не смел даже надеется на то, что пропавший гость одолел колдуна. И все же при виде живого курьера, сжимавшего оружие, Поттон скрестил пальцы на удачу.
Когда Сигмона подняли и перевернули, он потерял сознание. Курьер был закопчен, как углежог, его одежда превратилась в лохмотья - разорванные, прожженные и смердящие как будто побывали в отхожем месте. И все же, жизнь еще теплилась в безвольном теле.
Вода из фляги привела его в чувство. Открыв глаза, Сигмон узнал Поттона и застонал. Староста, тут же вцепился в него как клещ, насел с вопросами, желая знать, что стряслось на этот раз. Сигмон отвечал тихо, часто сбивался, но толпа, окружившая курьера, затаив дыхание, ловила каждое слово. Узнав, что нечисть уничтожена, колдун убит, а его дом сожжен, крестьяне обрадовано зашумели. Враг был уничтожен, и следовательно, больше не было нужды продолжать опасный поход в неизвестность. Подхватив Сигмона на руки, они потащили его в деревню, а староста, на радостях назвавший курьера сыном, пустился вперед - успокоить баб, заранее поднявших вой по своим мужикам.
Сигмона внесли во двор Поттона, когда солнце уже поднималось над лесом, заливая деревню теплом. Пока его несли, Сигмон очнулся и даже успел рассказать деревенским подробности сражения. Он все еще был слаб, но чувствовал себя преотлично. Начало нового дня он принимал как начало новой жизни, свое второе рождение, и ему казалось, что с каждой минутой в него вливаются новые силы.
Когда крестьяне подошли к деревне, он окончательно пришел в себя и даже хотел идти сам, но ему не позволили. Деревенские на руках пронесли его по улице ко двору старосты и положили у колодца на заботливо подстеленную рогожу.
