Людмила Астахова - Ничего невозможного
— Нет… не совсем… скорее, особенных…
— Что по сути одно и то же, — хмыкнул канцлер. — Вам ведь известно, что волшебники делали несколько попыток создать подобие собственного государства?
— Да, милорд. Ничего у них не получилось.
— Потому что перегрызлись меж собой и уничтожили друг друга, не так ли? — уточнил Джевидж. — А вот общая угроза в виде Конклава Рестрикторов всегда попервоначалу сплачивает магов. Но как только один из шишек Ковена находит подход к руководству надзирающих, единство тут же рушится, словно карточный домик. А ведь любой здравомыслящий человек способен предположить, что рестрикторы сами провоцировали волшебников, выделяя среди глав Ковена слабое звено, и потом метко били по нему, достигая таким образом равновесия на новом уровне. — Милорд изобразил кистью правой руки некое вычурное движение, чтобы привлечь внимание к своим последующим словам. — Задача власти состоит в том, чтобы держать в узде магов и вместе с тем пользоваться их дарованиями. Задача чародеев — добиться наибольшей независимости, но не скатиться к саморазрушению из-за внутрицеховой борьбы. А теперь, после легкого экскурса в нашу отечественную историю, вернемся к дамодарцам…
От расстроенных чувств Ниал Кориней закусил губу чуть не до крови. Это не он — старый, погрызенный жизнью-лютовкой башмак — должен смотреть, как крошечного Диана Джевиджа прикладывают к материнской груди, как блестят глаза Фэймрил, как она тихонько мурлыкает песенку своему ненаглядному чадушке. Место в кресле у окна для лорда канцлера предназначено, и это ему надо любоваться безоглядным счастьем любимой. Случись в жизни профессора такая женщина, ни на шаг не отошел бы, ни на миг не оставил бы.
«Идиот! Безмозглый солдафон! Чудовище! Да как ты можешь? Это ж плоть твоя и кровь!»
— У него глаза темно-серые. Как у Росса.
— Цвет еще поменяется, — «утешил» Кориней. — Как у молочных котят поначалу глазенки голубые, так и у деток — грязно-синего, непонятного цвета. Кареглазые парни всегда в фаворе у девчонок.
Фэйм каждую минуту делала новые открытия относительно младенца. Тут у него пятнышко, там пушок. Скоро дело дойдет до ножек и ручек, до пальчиков-горошинок и малюсеньких ноготочков. Материнский инстинкт — великая сила. Противостоять ему невозможно, он извлекает мамашу среди ночи из глубочайшего сна, едва только дитя лишний раз шевельнется, он держит ее настороже круглые сутки, чтобы приглядывалась, прислушивалась, принюхивалась к ребенку, отслеживая малейшую опасность.
— А как лучше кормить его — по часам или когда сам попросит? — встревоженно спросила Фэйм.
— Хоть так, хоть эдак, миледи, — через силу улыбнулся профессор. — Приучите к режиму — отлично, не станете — тоже ничего плохого. Главное, чтобы вес набирал и не болел. А так оно все едино, как на мой взгляд. Медицина тут ни при чем. Лишь бы вам с Дианом было удобнее.
— Моей воли не хватит режим соблюдать. Он такой… милый. Ох! ВсеТворец! Он хрюкнул!
Леди Джевидж осторожно поправила кружевной чепчик, чтобы краешек не давил на щечку.
«А твоему выродку-мужу совсем не кажется, что он милый, детка. Он уже видит в Диане злого мага».
У профессора Коринея так кулаки и чесались надавать по надменной морде канцлера.
— Росс порядком сбит с толку. Я чувствую, он пока не знает, как относиться к малышу, — ровно и бесстрастно, но весьма проницательно молвила Фэймрил. — Ему сейчас сложнее всех. Вы на него не сердитесь, мэтр.
— Он… он вас чем-то обидел? Сказал не то? — резко спросил Ниал.
«Убью гада!»
— Нет, но он очень переживает. Должно быть, боится оказаться недостаточно хорошим отцом.
Кориней испугался, что сейчас не выдержит и взорвется, точно метательная бомба в руках террориста, взорвется вспышкой ярости и возмущения. Поэтому он позвал няню, чтобы у леди Джевидж появилась более достойная собеседница. Женщина женщину всегда поймет лучше, и вообще им есть о чем говорить без умолку до самого вечера. В мелких подробностях, умиляясь и попискивая от восторга, обсудят и глазки, и пяточки, и ушки маленького наследника жестокого и упертого, как распоследний мул, милорда. Опытная посоветует неофитке, поделится знаниями, откроет все тайны младенцев. То что необходимо молодой матери, чтобы она меньше думала о переживаниях своего мужа-придурка. Кориней щедро прибавил еще с десяток непечатных эпитетов, пока спускался вниз по лестнице.
«Э, нет, Росс Джевидж, я тебе спуску не дам! — клялся он себе. — Я теперь из этого дома ни ногой, даже если гнать станешь. Коли не одумаешься, так я выращу из малыша нормального человека».
Нет, не верилось старому профессору до конца, что канцлер способен отвергнуть ребенка в своем сердце. Знаем мы этих умных и расчетливых, и не такие черствые души таяли от прикосновения маленьких ручонок. Но крови у всех домочадцев попьет наш благородный милорд — мама, не горюй! Всем плохо будет, а ему самому в три раза хуже и больнее. Иначе ведь мы не умеем, кроме как хлестать страдания ведрами.
Со стороны могло казаться, что мудрое медицинское светило бродит под отцветшими яблонями, погруженное в раздумья о научных изысканиях, ну на худой конец, предается воспоминаниям о давно минувших днях, благо природа и погода располагают к плавному течению ученой мысли. А вот и нет! Мэтр Кориней в стиле бывших коллег по магическому дару строил планы по завлечению своего покровителя и пациента в коварные тенета родительской любви.
«Да я буду не я, ежели к осени наш припадочный канцлер не станет поутру первым делом бежать в детскую целовать своего драгоценного Диана в попку!» — посулил хитрый змей-профессор, мысленно показав отсутствующему в прямой видимости Джевиджу крайне непристойный жест, который пока еще рановато знать маленьким мальчикам. Но, даст ВсеТворец, старый отрекшийся маг потопчет еще землицу, а заодно научит Джевиджева отпрыска и силу применять правильно, и себя контролировать, и… всяким мужским словесам, чего уж там мелочиться.
Любопытное послевкусие осталось у молодого мага после разговора с Джевиджем. Словно лорд канцлер затеял все это бумажное расследование с единственной целью — изучить самого Моррана Кила. Он явно пытался определить, где заканчивается в телохранителе-экзорте людское и начинается чародейское, прощупать брод в мутной стремнине чужой и непонятной жизни, если угодно. Ничего удивительного. Лорд Урграйн регулярно делал то же самое, только менее болезненным способом — без странных намеков и недомолвок. Вопрос в другом — зачем все это Россу Джевиджу? Зачем ему знать, что чувствует и к чему лежит душа приставленного к нему волшебника?
