Константин Соловьев - Геносказка
Он открыл дверь клетки. Гензель готовился к этому на протяжении последних часов. И бросился вперед, едва решетчатая дверь со скрежетом отворилась.
Последний трюк старого фокусника, сестрица.
Может, у него удалось бы, будь тело лет на десять моложе. Будь в нем больше сил и меньше искаженного генокода. Или окажись он попросту удачливее.
Огромная ладонь сына Карла встретила его в дверном проеме. Она лишь со стороны казалась мягкой. От ее удара у Гензеля зазвенели зубы, а мир на несколько мгновений померк перед глазами, обратившись одной бесконечной солнечно-черной спиралью. Сила удара была такова, что его отшвырнуло вглубь клетки и припечатало о прутья решетки. Опираясь на них, чтобы не упасть, ощущая текущую по подбородку горячую кровь, Гензель подумал, что в который раз недооценил противника. Сын Карла должен был привыкнуть к тому, что варенье умеет сопротивляться.
Он услышал, как вскрикнула Гретель. Пока он пытался разогнать туман перед глазами, сын Карла обхватил ее своей мясистой ладонью поперек тела и теперь вытаскивал из клетки.
Ледяная акулья ярость мгновенно нахлынула на Гензеля, утянув в непроглядные черные глубины несуществующего моря. Ярость не земноводного хищника, но хладнокровного истребителя всего живого. Руководствующегося не разумом, но заложенной в тело безошибочной программой, настолько древней, что генетический материал человека на ее фоне казался не старше бабочки-однодневки.
Гензель прыгнул вперед еще прежде, чем сообразил, что делает. Он больше не управлял своим телом, тело управляло им. И тело, как всегда, безошибочно знало, что делать. Горячая ярость слепит, застилает глаза, заставляет делать ошибки. Ледяная ярость делает мир кристально-чистым и ясным.
Кулак сына Карла оказался возле него, и Гензель мгновенно сомкнул зубы на костяшке одного из пальцев, с упоением ощущая, как лопается под рядами треугольных зубов плотная кожа. Точно обивка на старом продавленном диване.
Акула предвкушала пряный запах свежей крови, сладкий на вкус багровый водопад. Но вместо этого его зубы завязли в рыхлых пластах желтоватого жира. Сила укуса была таковой, что мгновенно перерубила бы человеческий позвоночник. Но сын Карла, казалось, вовсе не имел костей, и зубы Гензеля тщетно полосовали слои отвратительно пахнущего подкожного жира, вонючего, как разлагающаяся на солнце рыба.
Но нервные окончания у толстяка все же были. Он по-детски тонко взвизгнул и мгновенно выпустил Гретель. Прежде чем Гензель успел этому обрадоваться, огромная пятерня, обхватила его самого, стиснув так крепко, что Гензель на миг ощутил себя готовым лопнуть тюбиком. Сожми сын Карла пальцы еще немного крепче, и голова бы взорвалась от переполнявшей его крови. Гензель ощутил, как трутся друг о друга ребра.
Иногда даже самая проворная акула попадает впросак.
— Сохраняйте спокойствие, — обиженно сказал сын Карла, приближая кулак с зажатым Гензелем к своему побагровевшему лицу, от которого уже отслаивались лоскуты кожи. — Дело обыденное.
«А может, он не глуп, — обессиленно подумал Гензель, пытаясь глубоко дышать. — Может, люди для него — это такая штука, из которой получается варенье. В этом, вероятно, заключен весь смысл их существования. Вслушивается ли повар на кухне в треск лука, который он рубит?..»
Автоклав вдруг оказался совсем рядом: должно быть, от боли Гензель на несколько секунд терял сознание. Он улыбнулся Гензелю круглым зевом всепожирающей серой пасти. Даже лишенная зубов, она таила в себе не просто опасность, а прекращение всякого существования. Превращение мыслящей субстанции в несколько литров сладкой алой жижи.
Гензель знал, что не успеет ничего сделать. Сын Карла уже не раз продемонстрировал свою силу. Гензель знал, что не может ей ничего противопоставить. Он может сопротивляться изо всех сил — сын Карла этого попросту не заметит. Сунуть сопротивляющегося человека в чан и закрыть крышку — едва ли ему потребуется на это больше двух секунд. А там уже, в этом стальном гробу, можно сопротивляться сколько угодно. Биться в стены, как бился несчастный человек с луковичной головой, кричать, выть…
«Надо не давать ему есть, — сказала Гретель. — Надо заставить его голодать…»
Как это может сделать человек, который сам вот-вот превратится в чужой ужин?
— Не ешь меня! — прохрипел Гензель, все еще борясь со сдавливающей его силой. — Мой генокод заражен! Ты покроешься язвами и умрешь, если отведаешь варенья из Гензеля!
Это не произвело на сына Карла никакого впечатления. Как можно воздействовать на столь слабый разум? Существуют ли в природе струны, способные разбудить его или вызвать хоть какую-то реакцию?
Рука сына Карла стала опускаться. Гензель почувствовал, как подошвы его сапог скользят по крышке автоклава.
— Не ешь меня! — закричал он, тщетно суча ногами. — Если ты сделаешь из меня варенье, я не смогу рассказать тебе сказку! Интересную сказку! Я знаю очень много сказок. Самые лучшие сказки на свете…
— Сказки, — произнес сын Карла.
Показалось Гензелю или в голосе толстяка, глухом и немелодичном, как из бочки, появился новый оттенок, настороженный и мечтательный? По сонному лицу сына Карла скользнуло незнакомое Гензелю выражение. Он опустил Гензеля в автоклав, но отчего-то медлил, не закрывая герметичной крышки. На его сонном лице отразилось что-то вроде интереса.
— Сказки…
— Вот, например, сказка про двенадцать геномагов! — торопливо заговорил Гензель, задрав голову. — Жила-была в Офире одна женщина, и была у нее падчерица, красивая и работящая. Мачеха держала ее в черном теле, поручала самую грязную и трудную работу, но падчерица всегда беспрекословно слушалась. Мачеха заставляла ее носить тяжелые ведра с физраствором, ходить на рынок, драить дом до блеска, и падчерица всякое ее задание выполняла с улыбкой. Это злило мачеху. Она хотела сжить со свету свою неродную дочь и только искала подходящего случая. Но тяжелая работа не сломила молодую девушку, и никакая генетическая хворь ее не брала. Отчаявшись погубить падчерицу, мачеха однажды призвала ее студеной офирской зимой и сказала: «Сходи-ка, дорогая моя, в Железный лес да нарви мне свежих фиалок!» Падчерица и это задание приняла с улыбкой, хоть и прекрасно знала, что никаких фиалок в Железном лесу быть не может, тем более зимой, так как он от корней до последней веточки пропитан генетической порчей.
Сын Карла слушал зачарованно, покачивая своей огромной опаленной головой. Судя по всему, его примитивный рассудок жадно впитывал все сказанное, абсорбируя слова Гензеля с той же жадностью, с которой он прежде поглощал варенье. Наверно, ему никто и никогда не рассказывал сказок. Да и кто станет рассказывать сказку ребенку, всю жизнь прожившему на крыше?..
![Надежда Кожушаная - Нога [киносценарий]](/uploads/posts/books/276827/276827.jpg)
