Павел Буркин - Кровавый рассвет (=Ветер, несущий стрелы)
Помнится, Тород и братья готовы были взяться за оружие, поднять селян и броситься в бой - но отец убедил их подчиниться. Он выдержал, пронес набитый тем, что поменьше, да поценнее, мешок до заката. Окруженные рыцарями, с ним уходили мама с младшими дочками, сыновья и их семьи. Потом он еще хотел поехать в Алкриф, чтобы добиться справедливости у самого короля... Но в конце концов их отвели подальше в лес - и там поработали алкские копья. Последние крики женщин и ребятишек, отцовы проклятия и предсмертный хрип братьев до сих пор навещают его в кошмарах. Он и сам на палец разминуся со смертью - копье вошло между лопаток, но чуть выше сердца. Тород покатился в заросший ежевикой овраг - там ему предстояло провести самые страшные дни жизни. Он выкарапкался, потому что слишком сильно ненавидел. Пальцами с сорванными ногтями терзал неподатливую землю, пытаясь похоронить раздцувшиеся, обглоданные волками трупы близких. Потом залез в колючие кусты, вытащил отлетевший туда отцовский меч. Дело пошло быстрее. А когда снова научился ходить, отправился обратно. Его вела ненависть, она же помогла поджечь дом, в котором прошло детство. Лучшей музыкой на свете показались ему прорывавшиеся сквозь треск пламени предсмертные вопли алков и продавшихся им сколенских шлюх. Подневольных? Может быть. Что ж, он мстил и за них.
Так двадцатилетний Тород начал личную войну с алками. А здесь, похоже, он ее заканчивает... Нет! Война не закончится, пока хоть один алк остается на сколенской земле! И пока хоть один сколенский солдат способен держать в руках меч. И пусть его смерть заставит других не сдаваться - и победить!
Тород захрипел от натуги, поднял снаряд и швырнул на бочки с каменным маслом, пинками разбил несколько других глиняных оболочек, пачкаясь в черной смолянистой жиже. Вот и все. За Сколен! За Императора! - не нынешнего труса на троне, а настоящего, как Эвинна была настоящей императрицей. Пусть он придет на смену ничтожествам и расставит все по своим местам! Отец, я иду к тебе!
За спиной загремели шаги - так стучат алкские сапоги по камню.
- Сколенец, на колени, и останешься жить! - разгоняя все сомнения, с алкским акцентом закричал один из них. Это могло значить лишь одно: все, с кем породнила борьба за Сколенскую Империю, мертвы, во дворце только алки, а значит, пора устроить достойное погребение. Тород вырвал факел из держателя и, усмехнувшись, повернулся к алкам.
- Вам, поди, холодно? - издевательски усмехнулся он. - Согреть?
Грохнула винтовка, пуля вошла Тороду точно в сердце, сколенец умер быстро и куда легче, чем рассчитывал. Обманулся и алк: факел вырвался из мертвой руки и упал в разлитую зажигательную смесь. Загудело, побежав по дереву и глине, пламя. Осознав свою судьбу, алки ринулись наверх - но чему быть, того...
Они не успели пробежать и десяти ступеней, не то что выбраться наверх и предупредить грабящих дворец однополчан. Один из снарядов, не выдержав жара, лопнул, стронув со своих мест остальные. Огненный вал пронесся по подвалу, вздыбились и рухнули в пламя перекрытия, а огонь уже бежал по массивным, пересохшим балкам, по гобеленам и портьерам, по ставням и стропилам крыши. В сущности, во дворце каменными была лишь несущие стены, остальное вспыхивало, как стог сена. В неистово ревущем пламени нашли свое погребение доблестно павшие сколенцы, а в пылающих комнатах метались живые факелы - некоторые алки прыгали из окон, но раскаленные докрасна кирпичи рушились, погребая под собой "счастливчиков".
Дворец пылал как свеча, от неистового жара занимались окрестные дома, а от них все, что еще не горело в Тольфаре. Они рушились, заживо погребая алков и сколенцев. Еще много лет растрескавшиеся от жара, оплавленные руины будут необитаемы, пока время не сотрет следы ярости последего боя несдавшихся и непокоренных. Немногие уцелевшие погорельцы - по большей части старики с малыми детьми, белея обмороженными щеками, пугая ожогами, глядя на мир запавшими от голода глазами - брели прочь, навстречу снежной пустыне, из полыхающих развалин. Алки их не трогали - им самим надоела бесконечная резня, суровая зима и постоянная тревога. Немногие из немногих дожили до весны...
Единственным человеком, который сейчас радовался в Тольфаре, был Нэтак. Амори сдержал слово, мешок золота достался Нэтаку, а с ним и охранная грамота, чтобы не ограбили по дороге алкские разъезды. Где-то в дальних кварталах еще шли бои, дым от дворца стлался по улицам, пачкал снег копотью, но это уже неважно. Мешок с золотом у него с собой - его хватит, чтобы прожить, ни в чем не нуждаясь, всю оставшуюся жизнь. Он поселится где-нибудь в Энгольде, станет давать деньги в рост, а потом задирать юбки дочерям неоплатных должников. Устроится лучше, чем покойный идиот Тьерри. Еще успеет сделать наследника, которому и передаст состояние - вместе с умением его пополнять.
Нэтак заснул - и все это увидел во сне. А проснулся не от поцелуя податливой красотки, а от запаха гари. Дым серыми космами вползал в окно.
Он метнулся к окну. Так и есть, пылает вся улица, а из первого этажа его дома уже валит дым. "Через окно; внизу сугроб" - подумал он. Схватил мешок, и тут случилось страшное: возле самого окна хлипкие половицы разошлись, нога оказалась намертво зажата между досок. Он дернулся - но только крепче увяз. Глухо и жутко хрустнула кость, боль ударила в сознание, лишая способности думать и действовать.
Ему не повезло помереть от ужаса. Не повезло и задохнуться в дыму. Зато "повезло" увидеть, как пламя прорвалось сквозь перекрытия, охватило ноги, а затем всю одежду, ощутить ни с чем не сравнимую муку. Разве что с теми страданиями, которые уготованы таким, как он, в преисподней.
... Когда отбушевали пожары, на руинах алки нашли невиданных размеров слиток - целый пуд золота. К нему намертво приварились чьи-то обугленные, растрескавшиеся и оплавленные кости. Алков скелеты не смущали - без малейшего почтения, чеканами они выковыряли кости, само золото переплавили на слитки и поделили.
Жизнь неслась вперед, и судьба не замедлила с приговором тем, кто в трудный час предал Сколен.
...Все четверо членов суда над Эвинной не пережили того года. Телгран ван Олберт, настоятель Тольфарского монастыря, остался в пригородном храме, надеясь на свои связи с алками. Он плохо знал своих новых хозяев! По приказу Амори алки посадили его в железную клетку, а под ней развели костер, в который бросили сырую солому. Вопли задыхающегося настоятеля здорово позабавили алков, они еще долго хохотали, вспоминая конец "жирной сколенской свиньи".
Следующим встретил свой конец Тольвар ван Стемид: по приказу Амори и короля Карда уже после пленения Эвинны он проехал под городской стеной, призывая горожан сдаваться. Залп со стен заставил его замолчать навсегда.
