Урсула Ле Гуин - Король планеты Зима (сборник)
Кожа стены, эпидермис корабля. Она навне, только и всего. В детстве она всегда хотела быть внезницей. Вот и попала навне. Когда закончится смена, она сможет вернуться в мир. Она попыталась ухватиться за кожу мира, но пальцы соскальзывали с гладкой керамики. Холодное, жесткое, мертвое тело матери.
Она снова открыла глаза, опустила взгляд — мимо шелковистых черных волосиков Алехо — на свои ноги, увидала, что стоит в грязи, и отступила, чтобы сойти с грязи, потому что по ней ходить нельзя, это ей отец объяснил, когда она была совсем-совсем маленькая, нет, это очень плохо — ходить по грязи в теплице, растениям нужно место, а ты можешь раздавить росточки. Так что она отступила от стены, чтобы сойти с грядок. Но куда бы она не ступила, везде была грядка, почва, и растения. Стопы ее давили растения, а почва резала стопы. Она в отчаянии шарила взглядом в поисках прохода, коридора, стен, потолка, но, кроме стены, видела только головокружительный сине-зеленый водоворот, в центре которого полыхал невыносимо-яркий свет. Ослепшая, она рухнула на колени, уткнулась сыну в плечо и расплакалась.
Ветер — быстрое движение воздуха, безжалостное и бесконечное, оно приносит холод, и ты дрожишь-трясешься, точно в ознобе, он то начинается, то кончается, нелепый, тревожный, непредсказуемый, бессмысленный, раздражающий, ненавистный, сплошная мука. Выключите его, остановите!
Ветер — легкое движение воздуха, от которого ходит волнами трава на холмах, и прилетают издалека запахи, так что ты поднимаешь голову и нюхаешь, упиваешься ими — странными, сладкими, горькими ароматами нового мира.
Шепот ветра в лесу.
Ветер, треплющий флаги.
Люди, прежде неприметные, становились влиятельными, уважаемыми, шли нарасхват. 4-Нова Эд был мастером-платочником. Он первым разобрался, как их правильно ставить. Груды пластиткани и веревок чудесным образом преображались в стены, ограждающие от ветра — становились комнатами, заключающими тебя в восхитительно знакомой тесноте, где над головой близкий потолок, а под ногами гладкий пол, и спокойный воздух, и ровный, немигающий свет. Это оказалось очень важно, жизненно важно — иметь платок, свое жилпространство, знать, что ты можешь войти, вступить, оказаться внутри.
— Палатки, — поправлял Эд, но всем слышалось более знакомое слово, и платки остались платками.
Девочка пятнадцати лет по имени Ли Мейли вспомнила, как в древнем фильме называли одежду для ног. Люди пытались одевать синдромные носки — у кого находились, — но те были тонкие и тут же рвались. Девочка шарила по Складу — неимоверном, непрерывно растущем лабиринте контейнеров, которые привозили с корабля челноки, — покуда не нашла ящик с надписью «БАШМАКИ». Башмаки ранили нежные подошвы тех, кто всю жизнь ходил босиком по коврам, но куда меньше, чем здешний жесткий пол. Нет — земля. Щебень. Камни.
Но 4-Патель Рамдас, чьим мастерством «Открытие» вышло на орбиту, который провел первый челнок сквозь атмосферу с поверхности, долго-долго стоял перед темной морщинистой стеной, неимоверным стеблем растения — дерева — под которым установил свой платок. В одной руке он держал настольную лампу, а в другой — шнур со штепселем. Он искал розетку. Потом тоскливая печаль на его лице сменилась насмешкой, и он понес лампу обратно на Склад.
Трехмесячный малыш 5-Лунь Тирзы лежал на звездном свету, пока Тирза работала на стройке. Когда мать пришла покормить ребенка, то завизжала «Он ослеп!». И правда, зрачки его сжались в точки. Младенец весь покраснел от жара. Лицо и головку его покрыли волдыри. Потом начались судороги, и наступила кома. Той же ночью он умер. Его пришлось переработать в почву. Тирза лежала на том месте, где в грязи, под почвой лежал ее малыш, и громко стонала, вжимаясь в грязь лицом. Потом с воем подняла лицо, облепленное влажной бурой почвой, страшную маску из грязи.
Не звезда — солнце. Звездный свет нам знаком: он далекий, ласковый, безопасный. Солнце — это звезда, подступившая к порогу. Как вот эта.
Меня зовут Звезда, повторяла про себя Синь. Звезда, а не Солнце.
В темное время суток она заставила себя выглянуть из платка, посмотерть на далекие, ласковые, безопасные звезды, подарившие ей имя. Звездочки ясные — бинь синь. Сияющие точечки. Много-много-много. Не одна. Но каждая… Мысли путались — настолько она устала. Громада небес, и бессчетные звезды… Синь заползла обратно, внутрь. В платок, в мешковую спальню, Луису под бок. Тот спал бездвижным усталым сном. Синь машинально прислушивалась к его дыханию, тихому и ровному. Потом прижала к груди Алехо, стиснула в объятьях, вспоминая малыша Тирзы, который лежит в грязи. В комке грязи, внутри.
Вспомнила, как бежал сегодня по траве Алехо, под лучами солнца, визжа от радости. Синь тогда поторопилась загнать его в тень. Но ему очень нравилось солнце.
Луис говорил, что оставил свою астму на корабле, но мигрени продолжали его мучить. Здесь многие страдали от головной боли, от болей в пазухах. Возможно, причиной тому были частицы в воздухе — частицы грязи, пыльца растений, плоть и выделения планеты, ее дыхание. Долгими жаркими днями отлеживаясь от боли в своем платке, Луис размышлял о тайнах планеты, представлял себе, как она дышит, а он пьет ее дыханье, точно любовник, точно это дыхание Синь — принимая его, упиваясь им. Перерождаясь в него.
Казалось, что здесь, на склоне холма, в виду реки, но поодаль от берегов, самое лучшее место для поселения — в безопасном отдалении, чтобы дети ненароком не упали в этот могучий, глубокий, бешено несущийся поток воды. Рамдас измерил расстояние — получилось 1,7 километра. Те, кому приходилось носить воду, обнаружили для расстояния другие меры: одна целая и семь десятых километра — это очень далеко для тех, кто носит ведра. А ведра приходилось носить. Здесь не было труб в почве, или кранов в камнях. Если рядом нет ни труб, ни кранов, обнаруживаешь, что вода, оказывается, необходима — жизненно, безусловно необходима. Что за прелесть, что за чудо, что за благословение, благодать, недоступная ангелам! Открывается жажда: что за наслаждение — утолить ее! И вымыться — стать снова чистой, какой была прежде, не осыпанной песком и прахом, не липкой от пота, а чистой!
Синь возвращалась с полей вместе с отцом. Яо сутулился на ходу. Руки его почернели, потрескались, грязь въелась в кожу. А Синь вспоминала, как липла к рукам мягкая корабельная почва, когда она работал в гидропонных садах, как отчерчивала краешки ногтей и складки на костяшках — только покуда он работал, а потом стоило сполоснуть руки — и они снова чисты.
