Ник Перумов - Черная кровь. Черный смерч
«Тоже, нашёл собеседника…» – с неожиданной горечью подумала Уника. Она вдруг поняла, что ей было бы гораздо приятнее, если бы Ромар подсел к Джуджи или ещё к кому-либо из людей. А о чём говорить с тем, чьих родичей убивал при всякой встрече? Хотя Ромар всегда был странным человеком, он и язык согнутых знал – где только выучился?
Сглотнув обидный комок, женщина принялась резать на части принесённое мясо. Выдала по изрядному ломтю серокожему Джуджи и трём остальным людям, не глядя сунула кусок горному великану, трупоеду, от которого и сейчас несло какой-то тухлятиной, ещё какому-то чужинцу, которого йога и признать не умела. Потом остановилась… Не поворачивалась рука кормить остальных. Живо вспомнился брат старого вождя, простодушный богатырь Туна, убитый бревном, что поднял со дна Великой ужасный хоровод согнутых. Вспомнился клёкот диатрим, визг карликов, бегущие люди и кровь, кровь… И мёртвый Таши, неразжимаемой хваткой вцепившийся в горло лесному мангасу. В единое мгновение промелькнуло всё, что случилось за последние полгода – вырезанные племена, потерявшие разум люди, служащие своим злейшим врагам, чужинцы, топчущие поля, подступившие к самой городьбе…
– Сволочи!.. – прорыдала Уника. – Дряни!.. Если бы убить вас – и всё, что вы сделали, сгинуло бы, как бы я вас сейчас убивала!..
Чужинцы и нелюди продолжали размеренно заниматься своими делами, никто из них не смотрел на кричащую женщину, ничего не просил, не ждал, не боялся. Глаза оставались тусклыми.
– Мразь! Нате, жрите!.. – Уника, не в силах отдать пищу в руки, швырнула нарезанные куски на землю. Один из мэнков поднял извалянное в песке мясо и принялся мять кусок беззубыми деснами.
Чуть в стороне Уника заметила ещё одну скорчившуюся фигурку, которую почему-то раньше обошла вниманием. Женщина оторвала от полутуши новый кусок, подошла к обделённому, протянула:
– На вот и тебе, пожуй, если умеешь.
Карлик поднял голову. Круглые кошачьи глаза уставились на йогу.
– Здравствуй, девочка, – прозвучали в голове чужие слова.
– Баюн! – ахнула Уника. – Где ж ты был, почему сразу не объявился?!
– Посмотреть хотел, как ты тут хозяйничать станешь.
– Вот как? – Уника опустилась на песок, сгорбилась, сразу став похожей на слабоумных мудрецов, окружавших её.
Баюн, не похожий не только на человека, но и на карликов, более всего напоминающий огромного, вставшего на дыбки кота, приблизился к йоге, мягко положил ей руку на плечо.
– Трудно тебе. Не женское это дело – судьбы мира менять. Женщине сберегать пристало, а не уничтожать. Да и человеческого в тебе слишком много. Чтобы выдержать в этих стенах, надо душой понять, что главное не семья, не род и даже не все люди, сколько их есть на свете. Главное – это жизнь, а жизни достойны все. К сожалению, всё живое должно умереть – мужчины и женщины, семьи и племена. Вот ведь беда какая… Когда-нибудь весь род людской сгинет, к этому тоже надо быть готовым. К сожалению, я один понял эту простую истину, а все великие мудрецы не сумели принять её сердцем, и ты видишь, что с ними случилось. Их уже не за что ненавидеть. Здесь даже не память, в этой пещере остались одни тела, а что такое тело? Тело без души не значит уже ничего. Недаром колдун ариев назвал твоего учителя мертвецом.
– Так ты не сердишься? – глухо спросила йога.
– Нет. Ты сделала больше, чем может человек. Ты кинула кусок мэнку. Ты молодец, девочка, переступить через свою природу дано немногим.
– Я принесла к тебе умирающего ребёнка, – тихо произнесла Уника.
– Знаю. Пока он дышит, он останется здесь.
– …и привела демона, порождение погибшего Кюлькаса…
– Пусть. Мне будет несложно с ним управиться, и он не сможет принести здесь много вреда.
Во время разговора Баюн оставался безгласен, слова, которые он произносил, звучали прямо в голове, под черепом. Уника не знала, что это – чудесная способность великого чародея, или все сгинувшие соплеменники кошкоподобного чужинца всегда разговаривали таким образом. Уника просто принимала как данность, что слышит ответ, хотя вслух не сказано ни единого слова. Сама она привычно произносила слова, хотя и сознавала, что это вовсе не обязательно, – Баюн всё равно не понимает звуков, а слышит мысль. Человеку, привыкшему кривить душой и лукавить, было бы невозможно разговаривать таким образом, но Уника и не собиралась ничего скрывать. Всё равно Баюн либо поможет ей и всем людям, либо откажется. И, судя по тому, что хозяин при встрече пустился в размышления, помогать он не станет. И всё же Уника сказала:
– Я хотела бы поговорить с тобой о будущем всех людей. Баюн, нам нужна твоя помощь.
Баюн долго молчал, вся фигура его обвисла, руки безвольно опустились, лишь уши сторожко стояли двумя треугольничками. Потом он поднял голову, узкие зрачки расширились, остановившись на Унике.
– Туг трудно говорить о таких вещах. Это место слишком похоже на могилу. А наверху сейчас полдень, самые последние тёплые дни. Завтра или послезавтра начнутся дожди, ещё через пару недель ляжет снег, и весь мир станет похож на могилу. Пойдём, посидим на солнышке.
«Уводит разговор, – с горечью подумала йога, – не хочет говорить о самом главном».
– Я не хочу говорить об этом здесь, – ответил чародей на невысказанные сетования.
Он поднялся неожиданно мягко и плавно для своей мешковатой фигуры и, не оглядываясь, засеменил к выходу из пещеры. Уника шла за ним, ни на что особо не надеясь.
Наверху и впрямь было почти лето. Ромашки, горький тысячелистник и красновато-сиреневый клевер упрямо цвели, не желая верить, что завтра ударят морозы и семенам не суждено будет созреть. Дрозды, сбившись в стайки, облетали рябину, присматривая те деревца, на которые прежде всего надо будет налететь после первых морозов, когда оранжевые кисти наполнятся сладостью. Такое время, такая погода располагают к неспешному отдыху после всех летних трудов. Закрома полны, родичи здоровы, и во всей поднебесной мир и благолепие. Будь так, как славно отдыхалось бы на этой полянке!
Баюн расслабленно опустился на землю, сорвал сухую травинку, принялся покусывать её, совершенно как человек, устроившийся бездельно поваляться на лужайке. Уника терпеливо ждала.
– Когда-то, давным-давно, – монотонно начал Баюн, – я не сумел до конца отдать себя родовичам, как то сделали все те, кто ныне сидит в моей пещере. Да, не сумел. Если хочешь, то можешь считать, что я испугался. Но я уже тогда был достаточно стар, чтобы не бояться смерти. Просто я не смог понять, почему я должен гибнуть ради глупых, жадных и суетливых своих соплеменников. А ведь они были ничем не хуже согнутых, диатритов, людей или мэнков. Но они были слабже и, к своему несчастью, жили в тех же местах, что и мэнки.
