Максим Далин - Моя Святая Земля
— Ну, в чём дело, Кирюха? — спросил отец, выходя в коридор из кабинета. Он был напряжён и зол; Кирилл вдруг подумал, что теперь знает, как отец выглядел в лихие девяностые, удерживая на плаву среди сплошного криминала свой первый кооператив.
— Ты посмотри, кого твой сын в дом приволок! — воскликнула мама патетически.
— У вас документы есть, молодой человек? — спросил отец у Сэдрика одновременно брезгливо и грозно.
— Он по-русски не понимает, — тут же вставила мама.
Так разошлись, будто я террориста пригласил, подумал Кирилл с тоской. Сэдрик мрачно усмехнулся: "Началось…" — и Кирилл тронул его за плечо: "Всё в порядке".
— Я понял, — сказал он вслух, понимая, что прощания, которого хотелось бы, не выйдет. — Простите, мама-папа, мы уходим. Пошли, Сэдрик.
— Никуда ты не пойдёшь! — крикнула мама, и в её голосе появилась тень истерики. Отец втянул голову в плечи, опустил брови на глаза и сделал шаг вперёд — будто хотел остановить Кирилла силой. И Кирилл вдруг понял, что бы было с ним, с его приёмными родителями и со всеми прочими людьми из его окружения, если бы их не убаюкивал и не нежил ореол благости.
Мама кричит на меня, подумал он, а отец готов меня ударить. Потрясающе.
— Только не злись на них, государь, — тихо сказал Сэдрик. — Это из-за меня. Они не плохие.
— Я их избаловал, — кивнул Кирилл. — И теперь они в ярости, потому что я пытаюсь отнять их сладкое.
— Говори по-русски при матери! — рявкнул отец.
— Говорю по-русски, — сказал Кирилл, глядя на него. — Я вас с мамой очень люблю. Я вам очень благодарен. Но мне пора уйти. Правда, пора.
— Куда?! — выкрикнула мама.
— Домой, — печально признался Кирилл. — У меня есть дело, долг… Мне надо…
— Ну, вот что, — перебил отец. — Прекращай цирк и отправляйся мыть руки — и ужинать. И скажи твоему приятелю — пусть убирается, пока я полицию не вызвал.
Кирилл вздохнул.
— Так. Папа, можно поговорить с тобой серьёзно? По-мужски, а не как в детском саду?
Отец криво усмехнулся и сказал после слишком долгой паузы:
— По-мужски? Ну, хорошо. Слушаю тебя.
— Отлично, — сказал Кирилл. — Для начала позволь, пожалуйста, Сэдрику пройти ко мне в комнату и подождать меня там. У подъезда — холодно, а он и так намёрзся, пока меня разыскивал.
— Антон! — вклинилась мама, но Кирилл покачал головой и поднёс пальцы к губам:
— Мамочка, дай мне, пожалуйста, поговорить с папой. Наедине. Пожалуйста.
Мама бросила на него негодующий взгляд и ушла в гостиную, захлопнув дверь слишком громко. Кирилл взял Сэдрика за локоть и втолкнул в свою комнату. Снял куртку и рюкзак, отдал ему:
— Подожди здесь. Всё остаётся в силе. Просто подожди.
Сэдрик кивнул и тоже прикрыл дверь. Кирилл направился в кабинет отца — и отец был вынужден пойти следом. Кирилл чувствовал его раздражение и злость — но хуже того: он чувствовал, что злость и раздражение скрывали страх. Отец был в панике и не знал, что делать.
И паника взрослого, особенно — любимого и уважаемого взрослого — это было невыносимо.
Кирилл закрыл третью дверь, окончательно от всех отгородившись. Отец тут же спросил:
— Ну и что всё это значит?
Кирилл снова вздохнул, унимая собственный страх, неуверенность и жалость, ощущаемую, как боль.
— Папа, — сказал он тихо, — прости, я должен об этом сказать. Я ведь — неродной. Приёмыш. Я не спрашиваю — знаю.
Лицо отца стало таким отчаянным, что жалость и тоска перехлестнули все мыслимые пределы. Отцу было очень непросто говорить на эту тему, но врать Кириллу в глаза он не стал. Только спросил, глухо:
— Этот рассказал?
— Да, — Кирилл тоже не видел резонов врать.
— И ты вот так, сразу, поверил первому встречному? — спросил отец с мукой. — Сходу?
— Мне пришлось, — кивнул Кирилл. — Потому что вот так, сходу, я заговорил на его языке. На СВОЁМ языке. Я, оказывается, его помню, язык. И вспомнил лицо… матери. Настоящей. Она мне приснилась.
— Не можешь ты ничего помнить, — бросил отец, глядя в угол. — Тебе было всего-то несколько дней от роду. И — что можно сказать о твоей матери, если тебя нашли чуть ли не на помойке, а?
— Её убили, — сказал Кирилл. — И хотели убить меня. Меня спас папин друг… настоящего отца, которого я никогда не видел. Убийц увёл, а сам погиб. Я — сирота, круглый сирота.
Отец кашлянул, неловко обнял его за плечи, сказал, смущаясь:
— Ну… мы же с мамой есть… Мы всегда тебя, как родного…
Кирилл тихо отстранился, поражаясь силе моральной боли:
— Я был очень милый ребёночек, да?
Отец вымученно улыбнулся:
— Ещё какой! Да ты и сейчас хоть куда…
Ох…
— Папа, — заставил себя сказать Кирилл, — пожалуйста, не забудь, это очень важно. Завтра же застрахуй всё. Всё, что у нас есть. Фирму, квартиру, дачу, машину… маму и себя. Завтра с утра пойди и застрахуй. Обещаешь?
— Ты чего, чудак? — улыбка отца стала шире и, пожалуй, веселее.
— Ты всегда говорил, что я — талисман. Я ухожу. Талисмана больше не будет. Могут начаться неприятности, полосой, — сказал Кирилл тихо. — Пожалуйста, прими это всерьёз. Особенно это касается мамы. Она может начать… злиться или плакать… пить… следи за ней, пожалуйста. В тебя я верю, ты сильный. И люблю вас обоих, очень.
Отец слушал, тёр переносицу, вздыхал, но ощущение паники как будто схлынуло. У Кирилла немного отлегло от сердца.
— Спасибо, папа, — сказал он. — Я знал, что ты поймёшь.
— Я не понимаю, — возразил отец, снова стараясь улыбнуться.
— Не надо меня обманывать, — сказал Кирилл, сумев изобразить улыбку в ответ. — Всё ты понимаешь. Только ты один и понимаешь. Ты-то всегда чуял, что я такое. И знаешь, что за всё надо платить. Мне — за счастливое детство, которое вы с мамой мне устроили, а тебе — за удачу, которая сама тебе в руки шла больше шестнадцати лет. Давай успокоимся и заплатим.
— Быстро же ты вырос, — сказал отец в безнадёжной тоске. — Не рано ли тебе, а? Тебе ещё до совершеннолетия далековато…
— Это ни от меня, ни от тебя не зависит. За мной пришли.
— Вот этот? Мне Виктор звонил…
— Ладно, — сказал Кирилл устало. — Ладно. Папа, это мой телохранитель. Он должен меня проводить. У меня… наследство. Огромное. И очень много врагов. А Сэдрик… он идеальный боец.
— Он без руки, кажется? — хмыкнул отец.
— Это неважно. Не расспрашивай меня, пожалуйста. А то я что-нибудь расскажу, проговорюсь — и будет плохо. Просто поверь. Я видел. А дядя Витя — он не видел, но почувствовал. Он ведь тебе сказал, что Сэдрик — опасный?
Отец махнул рукой.
— Ну… Кирюха, я не знаю…
