Валентин Маслюков - Погоня
— Ну! Лови! Кто зазевался на себя пеняй! — вскрикнул молодец и что было силы бросил шапку прямо над собой, к звездам. Толпа шарахнулась как одно целое и от этого опять дрогнула и ушла из-под ног земля, люди сшиблись жестокой кучей, схватившись в борьбе за шапку, и взыграла труба, свист, кличи и конский топот: призрачная тьма родила скачущие рысью тени.
— Великий Могут! Слования! — огласилась ночь.
Остервенелый клубок сцепившихся женихов шатался под хрипы и стоны задавленных; алчущие победы самцы не видели и не слышали ничего, кроме извергающих брань оскаленных ртов, ударялись о чужие кулаки, локти и напрягались сами, чтобы ударить, прорваться сквозь сплетение тел туда, где по особенному ожесточению схватки можно было угадать добычу.
Когда не густо стоящий по окраинам луговины народ, большей частью женщины, ужаснулся рожденным из мрака теням и с первым взмахом тускло сверкнувшего клинка шарахнулся вспять, к кострам, обратившись в повальное бегство, самоубийственная толчея женихов продолжалась почти без послабления. Оглушенные собственной яростью, они попали под тяжело расскакавшихся лошадей — рассыпались, разрубленные, как узел. И рухнул, захлебнувшись кровью, усатый молодец, из судорожных рук его выпала заветная шапка…
Костры выдали табор миродеров, а борьба за приблудную женщину лишила их бдительности. Конные дворяне великий княгини имели время собраться и обложить табор с тем, чтоб уж не выпустить никого. Удар был направлен снизу, со стороны полого переходящих в дол низовий оврага, отсюда витязи погнали толпу вверх, на костры, в теснину. Если что и спасло потерявших голову бродяг от внезапного и полного избиения, так это ночь. Жестокая участь свалившегося во тьме с обрыва товарища возбуждала решимость витязей расправиться с чернью без жалости, она же, несчастная участь, служила предостережением и заставляла их сдерживать коней, беречься провалов тени, не доверяя больше того и призрачной игре света. Конники гнали толпу не шибкой рысью.
Полные смертного ужаса вопли и стоны подгоняли обезумевших людей, никто не помышлял об отпоре. Мчалась, всеми забытая, Нута; общей кучей налетели они на костер, прорвались через огонь, растоптали другой, рассыпая угли, сбивая друг друга с ног, опрокидывая какие-то шалаши и колья. Кто-то бросался в сторону, рассчитывая вскарабкаться по обрывам, и, может быть, убегал, если не падал порубленный где-то там, где маячили против звезд тени конников, не сыпался, безжизненно перекидываясь, сверху вниз; кто-то бросался назад, сталкивался со своими, иные падали наземь, мертвые прежде смерти. Толпа вопила и мычала, как стадо затравленного волками скота. Влажный воздух ночи шибал пылью и кровью, раздавался отчаянный мат, богохульства, исступленные мольбы и призыву к богу — все мешалось, уравниваясь смертью.
Верховья оврага, куда загнали толпу, разделялись узкими крутыми теснинами, люди карабкались по осыпям, цепляясь за что попало и друг другу мешая, но и всадники не могли развернуться, сбились кучей, задержанные глубоким высохших руслом, где недолго было лошади оступиться. Витязи спешивались, рубили отставших и добивали раненых, не слушая воплей, не различая мужчин, женщин, детей. Нута оказалась в самой давке и даже впереди других, но упала, стащили ее с кручи и еще опрокинули, едва успела подняться, она вопила вместе со всеми «мама» — по-мессалонски. И это мессалонское «мама» звучало не хуже отборной слованской брани, слованских молитв и слованских «мам».
От стонов впору было оглохнуть. От хруста раздробленных костей, скрежета вывернутых конечностей и хлюпанья крови мутился разум. Падающими телами сотрясалась земля, осыпался песок и камни и наконец — полыхнуло.
По краю обрыва пробежала огненная трещина, дохнуло гарью и оттуда, из озаренных багровым жаром недр, поднялись, на глазах разрастаясь, каменные зубцы, в которых можно было узнать забрало крепостной стены.
Бойня остановилась. Рассыпанные по крутым склонам оборванцы посыпались вниз, напирая на товарищей, которые вынуждены были отступать под ноги играющих лошадей и мечи витязей, но и те пятились, охваченные необоримым ужасом. Схватившись за жесткие стебли бурьяна, Нута удерживалась от падения, она поднялась на колени и не отрывала взора от величественного и дикого зрелища.
Блуждающий дворец. Вот как это называли по всей Словании. Манящая и губительная тайна, рожденная неведомой силой западня. Необъяснимая гримаса мироздания, влекущая за собой всеобщее смятение умов, неясные ожидания чуда и перемен. Прорвавшийся нарыв больной земли.
Нута глядела, стесняющий сердце восторг охватывал ее, наполняя немыми желаниями, потребностью действовать или кричать.
Неровно обломанная по краям стена из крупных каменных плит поднималась все выше, меняясь и выпуская из себя поперечные связи, которые приобретали очертания новых стен, складывались в неясные еще строения с обнаженным нутром: начинались ведущие в никуда лестницы, прорезались проемы и двери, колыхалась, подвешенная в пустоте занавесь. Внезапно обрушился грохот, посыпалась черепица начерно и неверно поставленной крыши. Крыша развалилась, едва обозначившись, осколки битых черепиц и целые плитки катились по откосу, быстро съеживаясь, испаряясь, как исчезающие на солнце градины. Крепость росла вверх — появилась громоздкая четырехугольная башня, круглые башенки при ней, бойницы и окна, и крепость продолжала сползать, распространяясь в стороны, пуская из себя могучие корни каменных оснований. С тяжелым гулом камнепада скатилась и поползла вниз лестница из грубых ступеней, заворачиваясь наверху, она исчезала где-то во внутренностях блуждающего дворца.
Достаточно было теперь протянуть руку, чтобы коснуться ступени. Нута решилась… и отдернула руку, ожидая немедленной расплаты за дерзость… Ничего не произошло, камень не провалился под пальцами, обнаружив свою обманчивую колдовскую сущность.
Тогда она перебралась на лестницу и поднялась во весь рост, сразу заметная затаившимся всюду толпам. Озаренные подземным жаром стены распространяли вокруг свет, похожий на закатные сумерки. Нута видела застывших в оторопелом изумлении бродяг, тела убитых в бурьяне и темные груды всадников дальше по оврагу — они терялись в глубинах ночи.
— Чего же еще ждать? — вскричала Нута. — Чего нам бояться? Идите за мной, укроемся во дворце!
Не дожидаясь отклика, маленькая женщина в изорванном платьице встряхнула черными, как гарь, волосами вкруг воспаленного зарей личика и побежала по лестнице вверх, легко пересчитывая ступени крошечными детскими башмачками.
