Максим Сиряченко - Чумные
Еще какое-то время понаблюдав за кораблем и небом, Нил лег на песок, устремив взгляд в черноту неба среди звезд. Он провел так несколько минут, за это время все мысли покинули его ум, их как будто всосала в себя чернильная пустота среди звезд. Нилу вдруг пришла на ум пугающая мысль: а что, если эта темная бездна на самом деле вытягивает из головы все мысли? Но он тут же усмехнулся. Слишком необычна и неправдоподобна была шутка его воображения. Юноша подложил под голову руку и закрыл глаза, погружаясь в окружающие его звуки и запахи, давая воображению волю и шанс нарисовать что-то еще более прекрасное. Какое-то время он пытался это сделать, потом сознание начало подбрасывать образы само, без принуждения, приняв правила игры. Оно рисовало гигантские дома из камня; города, начинающиеся не за крепостной стеной и идущие далеко за горизонт; дороги, построенные поверх других дорог, которые соединялись невообразимым способом; корабль, плывущий по воздуху, как фрегат — по морю, и лодку, несущуюся по воде, как лошадь мчится галопом по равнине; телеги без лошадей и города без стен и гарнизонов, в которых слышалась речь на самых разных языках. Образы становились все более нереальными, окружающие Нила звуки и запахи успокаивали, и юноша быстро почувствовал спокойствие и безмятежность.
Десятью минутами позже Нил снова спал, подложив под голову руку, лежа на песчаном берегу. Проснулся он только с рассветом. Из-за того, что солнце здесь садилось и всходило быстро, минуя сумерки, петухи кричали прямо перед рассветом, а не за время до него, как это происходит на Большой земле. Так что можно было сказать, что Нил проснулся с петухами. Он увидел солнце над морем, понял, что уснул надолго, и вскочил, ища глазами корабль, боясь потерять его. Но «Гордый» уже швартовался к пристани. Нил поднялся, отряхнулся от приставшего к одежде песка и направился к пристани, проверяя, на месте ли книга. Во-первых, ему не терпелось посмотреть на корабль вблизи, а во-вторых, Ванесса наверняка узнает о фрегате одной из первых, такая уж она умница, что всегда обо всем знает наперед всех. Она точно придет встретить отца.
До этого, еще до первых петухов, в темноте каюты капитана вздрогнул и проснулся королевский придворный лекарь Филипп Эстер.
* * *Филипп Эстер проснулся в темной каюте капитана еще до петухов. Проснулся резко, вздрогнув, как будто его окатили из ведра холодной водой с той склизкой нечистью, что водится в Ледяном проливе у северных островов Хакот. Откуда-то раздавался сиплый свист воздуха, возможно, из раны на голове, может, из щели между дверью и косяком, лекарь не смог определить, откуда, и ему было все равно. Это всего лишь свист. Он поднял голову с подушки, сел в кровати, стараясь не тревожить больную голову. При малейшем резком движении в его голове вспыхивала огненная жидкость, и последующие резкие движения только расплескивали ее, усиливая жгучую боль. «Если это мои наказания за шутки со смертью, — подумал Филипп, встав с кровати, — то высшим силам пора обновить судебный кодекс. Нельзя так обращаться с человеком из-за шутки». На секунду мир начал уходить из-под ног, Филипп покачнулся и схватился за изголовье кровати.
Снова сев на кровать, лекарь снял соляную повязку и проверил рану на затылке. Повязка делала свое дело: рана не воспалилась, не разбухла и не наполнилась жидким гноем, даже по краям раны не было корочки. Однако боль была сильнее, чем вчера, и наверняка из-за сотрясения головы. Тошнота отступила совсем, а головокружение значительно утихло, пол больше не казался стенами и не уезжал из-под ног. Все это, кроме боли в голове, не могло не радовать. И радовало бы, не появись снова то мерзкое нервное напряжение, какое Филипп испытывал вчера перед сном. Дело было совсем не в последствиях пережитого шторма. Это было неясное беспокойство о будущем, которое все так же дышало в затылок лекарю, заставляя мурашки бежать по коже маленьким табуном. Это неясное волнение сильно портило не только общее состояние Филиппа, но и его настроение, которое и так было не самым лучшим.
Впрочем, подумал Филипп, это неприятное волнение объяснялось довольно просто. Долгое переживание за Солта трепало его на протяжении всего пути до Зеленого берега, и теперь, когда спасительная зеленая полоса была так близка, на бессознательном уровне появился страх. Где он собирается искать лекарство, какой окажется дочь капитана, с которой в малом возрасте приключилась такая трагедия, как она воспримет известие о болезни отца? Да еще и страх перед его, Филиппа, болезнью, от которой он так долго искал средство. А что, если лекарство найдется не здесь, а в другом месте, еще более далеком? Филипп чуть не тряхнул головой, прогоняя мрачные мысли. Не просто мрачные, но деструктивные, мешающие работе. Да, только одно может спасти его друга — работа лекаря и дочери капитана. Все то, что мешает работе, раз уж оно так ломится в его душу, подождет.
Филипп привел себя в порядок, убедился, что может стоять на ногах своими силами, и встал. На этот раз пол под его ногами покачнулся совсем немного, шаги тоже дались алхимику без проблем. И все-таки его сильно приложило по голове.
«Нужно будет уделить своим травмам больше внимания, когда Солт будет в безопасности» — дал Филипп себе слово.
Заставив себя надеть подшлемник и маску, он приблизился к кровати капитана, зажег лампадку, разгоняя опостылевшую тьму вокруг. Свист усилился, и когда Филипп склонился над Солтом, то понял, что свист исходит из его горла. Страх, прогнанный секунды назад, закрался в его душу вновь. Лекарь проверил капитана, и то, что он увидел и почувствовал, его не обрадовало. Жар спал, но вены взбухли и почернели еще сильнее, воздух, который вдыхал и выдыхал Солт, и издавал тот сиплый свист. Губы капитана растрескались, сердце билось медленно и тяжело. Филипп попытался вспомнить хоть какую-нибудь болезнь, которая приводила бы к такому сильному обезвоживанию, но такой не было. Что и говорить о почернении крови. Лекарь протянул руку и приподнял веко Солта. Слез почти не было, сосуды сильно выделялись на белке. В радужке не осталось ни капли здравого смысла, глаз остекленел, как у мертвеца.
Внезапно глаз ожил и уставился неживым, безумным взглядом на лекаря. Тот от неожиданности убрал пальцы от глаза. В следующее мгновение стальные пальцы капитана сжимали руку Филиппа мертвой хваткой, как будто желая раскрошить предплечевую кость в муку.
— Воды! Воды! — Не разделяя слов, просипел Солт. В его голосе слышалась не то злость, не то страх, но ничего здравого в нем не было. Капитан так и не вышел из больного бреда.
Филипп, не зная, дрожать ли ему от страха или пытаться освободиться, не раздумывал. Он как-то сразу понял, что сопротивляться не стоит. Лекарь протянул свободную руку к стоящему рядом кувшину с пресной водой и поднес его к губам капитана. Тот припал к узкому горлышку и начал жадно пить, отпустил руку лекаря, взявшись обеими своими за кувшин. Он почти мгновенно опустошил две кварты, потом снова лег, закрыв глаза и сжимая в одной руке опустевший сосуд. Все это время Филипп ни на шаг не отходил от кровати. Дело было не только в преданности старому, бывшему другу. От пережитого легкого шока по телу лекаря пробегала мелкая дрожь. Через несколько минут вены капитана сгладились, перестали так отчетливо взбухать, дыхание больше не было сиплым и выровнялось. Солт спал.
