Андрей Столяров - Альбом идиота
— Очень вкусно, — повторил Игнациус.
Буфетчица незлобиво толкала его в плечо:
— Давай-давай, закрываемся… Дома проспишься, живешь-то далеко?
— Рядом, — сказал он, поддерживая чугунные веки.
На Лиговке, высвеченная снегом, шуршала людская беготня, и летали над асфальтом красные тормозные огни. Было около восьми. Голова разламывалась на дольки. У продовольственного магазина остановилось такси и вышла веселая пара. Игнациус придержал дверцу.
— Свободны? Проспект маршала Блюхера… Угол с Ведерниковой…
Он позвонил, но ему не открыли. Тогда он сказал, отгибая обивку у косяка:
— Галина Георгиевна, я знаю, что вы дома, я видел свет на кухне, откройте, пожалуйста, иначе мне придется стучать ногами.
Дверь распахнулась.
— Если будете хулиганить, я вызову милицию, — заявила мама Пузырева.
Она была бледна и решительна.
— Где Сергей? — спросил Игнациус.
— Его нет.
— Где он, я спрашиваю…
— Сережик у Вали…
Ее выдала интонация.
— Сергей! — крикнул Игнациус.
В глубине квартиры что-то бренчало.
— Суд определит те дни, когда вы будете встречаться с ребенком, — ненавидя, но пытаясь остаться спокойной, сказала мама Пузырева.
Игнациус подался вперед.
— Пропустите!
— Мальчик травмирован всей этой историей…
— Какой историей? — тоже наливаясь ненавистью, спросил Игнациус.
Мама Пузырева поджала губы.
— Вам лучше знать…
Прежде, чем она успела сообразить хоть что-либо, Игнациус нырнул под ее руку и, миновав крохотную прихожую, ворвался в комнату, где, раскалываясь, гремел телевизор. Пончик тупо сидел перед экраном, расставив клопиные ножки, и жевал не стекло, а пупырчатый шоколад — щеки были в коричневой вязкой слюне. По правую руку от него, на тумбочке, стояла полная ваза конфет, а полевую — корзинка с янтарными мандаринами.
— Здра-авствуйте, — неловко поднимаясь, протянул ошеломленный папа Пузырев.
Он был в пижаме.
— Сергей! — позвал Игнациус. А когда оцепеневший Пончик обернулся, велел ему. — Подойди-ка сюда!
Несколько секунд, тягостно вспоминая, Пончик, как на чужого, смотрел на него и вдруг залился отчаянным ревом: — А-а-а!.. — весь затрясся, будто в припадке, затопал ногами, мандарины посыпались на пол.
Мама Пузырева мгновенно подхватила его и спрятала на груди, как наседка.
— Ростик, вызывай милицию!!!..
Папа Пузырев виновато развел руками.
Тогда Игнациус повернулся и пошел обратно по своим расползшимся мокрым следам.
Удар!
Бесконечная улица упиралась прямо в чернеющий лес. Дурацкие бетонные фонари горели вдоль широкой пустоты ее. Проезжали машины. Скрипел рыхлый снег. Он добрел до метро и погрузился в огромные желтые недра. Там было тепло. Вагон слегка покачивало. Голова уходила в туман и налипшие веки смыкались. Спать… спать… спать… К себе на четвертый этаж он забрался, словно таща неимоверный груз на плечах. Ключ почему-то не отпирал. Игнациус подергал дверь и понял, что накинут крючок.
Он длинно позвонил.
— И — кто там? — минут через двадцать пять спросила старуха.
— Сосед…
— Какой сосед?
— Новый.
— Не открою!
— Почему? — через силу спросил Игнациус.
— А ночь на дворе. Откель я знаю; может, ты — шаромыжник…
— Так посмотрите.
— И смотреть не буду.
— Анастасия Николаевна…
— Бона! — обрадовалась старуха. — Имени моего не знаешь. А тот, которому въехал, я сама сказала…
— Ну — перепутал, ну — Ни…кодимовна…
— Все равно не открою!
— Куда ж мне деваться?
— А куды хочешь!
— Ну, я выломаю дверь.
— Ломай!
Он раздраженно дернул за ручку.
— Грабю-ют!.. Убива-ают!.. — пронзительно завопила старуха, и крик ее ополоснул крышу.
Игнациус отпрянул. Будто током подбросило.
— Люди-и-и!.. На помо-о-ощь!..
Не чувствуя ног, он скатился по лестнице. В доме уже хлопали растревоженные квартиры.
Удар!
Он тащился по темной пустеющей Лиговке и боялся, что упадет — лицом на сиреневый снег. Покрепчавший мороз ощутимо пощипывал уши. Денег оставалось не больше рубля. И, по-видимому, не оставалось надежды. Метро снова разинуло перед ним свою гулкую желтую пасть. Побежал эскалатор. Игнациус явно пошатывался. Будто мячик, его перебрасывало по городу — из конца в конец. Ехать надо было на «Богатырскую», с двумя пересадками. Восемь станций, а там — автобусом до кольца.
Он опять позвонил — наверное, в сотый раз за сегодня.
Мать открыла без всяких вопросов. Она была тщательно завита и накрашена, словно собиралась в театр. Нитка кораллов пламенела на синем тяжелом платье. Сколько Игнациус помнил, она всегда была такой. Главное, не распускаться с возрастом. Тогда не состаришься.
— Простите? — подняв дугой подведенную бровь, сказала она.
— Мам, я у тебя заночую? — попросил Игнациус. Он не хотел вдаваться в подробности. — Понимаешь, дурацкий случай. Валентина уехала на три дня, а я потерял ключи. Черт его знает, где выронил, хоть на тротуаре ночуй. Ты меня не прогонишь?
— Уважаемый товарищ, — сказала мать отчетливо и громко, как она говорила с больными у себя в поликлинике. — Не находите ли вы, уважаемый
— Мама… — сказал Игнациус.
— Я не мама, я вам в жены гожусь.
— Но мама…
Игнациус растерялся.
— Уважаемый товарищ, — с той же веселой непринужденностью ответила мать. — Неужели вы думаете, что я не узнаю в лицо собственного сына? Я не настолько глупа.
Она коротко хохотнула.
Игнациус все понял.
— Извините, — сказал он.
— Я только прошу вас, уважаемый товарищ: второй раз звонить не надо!
— Конечно, — сказал Игнациус.
На улице был мрак, снег и ветер. Бульвар тянулся далеко за овраг, к деревянным разметанным избам. Поперек него разворачивалось такси с ярким зеленым огоньком. Игнациус поднял руку. Но сразу же опустил. Ему некуда было ехать.
И, главное, не к кому.
Это был полный обвал.
8
Это был обвал. Мир распадался прямо на глазах. Ни к чему нельзя было притронуться. На Московском вокзале в огромном, душном, запотевшем от сотен влажных дыханий зале ожидания он нашел половину свободного сиденья, занятого холщовыми мешками. Кепастые хозяева мешков что-то недовольно бундели на своем гортанном пугающем языке, когда он втискивался. Но Игнациус не обращал внимания. Спать… спать… спать… Высохшие глаза слипались, и голова из жаркого чугуна падала в темноту. Но как только она падала, Игнациус вздрагивал и просыпался. Потому что заснуть по-настоящему было нельзя. Немели затекшие икры. Каждые десять минут по радио объявляли отправление. Или прибытие. Или: «Гражданин Дибульник, вас ожидают у семнадцатой урны»! Оловянный бесчувственный голос долбил мозг. Громыхали сцепления меж вагонов. В мешках, видимо, были кирзовые сапоги, они больно врезались пятками. Примерно через час подошел милиционер и негромко спросил, что он здесь делает.
