Стивен Кинг - Стрелок
— Не надо так уж себя жалеть. Держи хвост пистолетом.
— Я не хотел сюда. Я никого не просил, — с некоторым даже вызовом повторил мальчик.
Стрелок съел еще кусок мяса. Прежде чем проглотить его, долго жевал, чтобы выдавить соль. Мальчик тоже участвует в этом, и стрелок был уверен, что тот говорит ему правду — он никого не просил. Он не хотел, чтобы так было. Плохо. Это очень плохо. Это он, стрелок… он так хотел. Однако он никогда не хотел, чтобы игра становилась настолько грязной. Он не хотел расстрелять из своих револьверов все безоружное население Талла. Не хотел убивать Элли, чье лицо было отмечено странным, как будто сияющим шрамом. Не хотел выбирать между этой своей одержимостью исполнить свой долг, между поиском и преступной безнравственностью. Человек в черном, отчаявшись, начал играть не на тех струнах, если только в данном конкретном случае играет именно он, человек в черном. Это нечестно: выпихивать на сцену совсем посторонних, невинных людей и заставлять их участвовать в этом спектакле, чужом для них и непонятном. Элли, подумал он, Элли, по крайней мере, жила, пусть — в иллюзорном, но все-таки в своем мире. А этот мальчик… этот проклятый мальчик…
— Расскажи все, что ты помнишь, — сказал он Джейку.
— Очень немногое. И теперь это, кажется, вообще не имеет смысла.
— Все равно расскажи. Может быть, я сумею найти в этом смысл.
— Было одно место… еще до того, как все это случилось. Такое просторное место, наверху: много комнат и дворик… он выходил на высокие здания и воду. А в воде была статуя.
— Статуя в воде?
— Да. Такая женщина в короне и с факелом.
— Ты что — выдумываешь?
— Наверное, — безнадежно ответил мальчик. — Там еще были такие штуки, чтобы ездить на них по улицам. Большие и маленькие. Желтые. Много желтых. Я шел в школу. Вдоль улиц еще проходили такие зацементированные дорожки. Большие такие окна, куда надо смотреть. И еще статуи, в настоящей одежде. Статуи продавали одежду. Я понимаю, что это звучит как бред, но они продавали одежду — статуи.
Стрелок покачал головой, пристально всматриваясь в лицо мальчика — пытаясь распознать ложь. Но мальчик, похоже, не лгал.
— Я шел в школу, — решительно повторил мальчишка. — У меня была с собой… — он прикрыл глаза и пошевелил губами, как будто нащупывая слова, — сумка… для книг… коричневая. И еще — завтрак. И на мне был… — он снова запнулся, мучительно подбирая слово, — …галстук.
— Что?
— Я не знаю. — Медленно, безотчетно пальцы мальчика сжались, схватив пустоту у горла. Неясный жест, ассоциирующийся у стрелка с повешением. — Не знаю. Все это исчезло. — Он отвел взгляд в сторону.
— Можно я усыплю тебя? — спросил вдруг стрелок.
— Я не хочу спать.
— Я могу усыпить тебя, чтобы ты вспомнил. Во сне.
С сомнением в голосе Джейк спросил:
— Ты это можешь? Как?
— А вот так.
Стрелок вынул из патронташа один патрон и начал вертеть его в пальцах. Движения его были проворны и ловки, плавные, точно льющееся масло. Патрон кувыркался легко, без усилий: от большого пальца к указательному, от указательного — к среднему, от среднего — к безымянному, от безымянного — к мизинцу. На мгновение исчез из виду, потом появился опять. На долю секунды завис неподвижно и двинулся обратно, плавно перетекая между пальцами стрелка. Сами пальцы передвигались, как рябь на расшитой бусинками занавеске, колышущейся под легеньким ветерком. Мальчик смотрел. Первоначальное его сомнение сменилось выражением искреннего восторга, потом — неподдельным восхищением, и наконец взгляд его стал пустым. Он отключился. Глаза закрылись. Патрон плясал в пальцах стрелка. Взад-вперед. Глаза Джейка вновь распахнулись; еще какое-то время он глядел, наблюдая за непрерывной, отточенной пляской патрона, потом глаза его снова закрылись. Стрелок продолжал свои гипнотические движения, но глаза Джейка больше не открывались. Дыхание его замедлилось, стало спокойным и ровным. Так и должно было быть? Да. Была в этом некая красота, какая-то логика — как кружевные узоры по краям ледяных торосов, холодных и твердых. Ему показалось, он слышит звон. Трубный глас. Не в первый раз уже ощутил он во рту вязкий, шероховатый вкус угнетенной подавленности. Патрон в его пальцах, которым он манипулировал с такою непостижимою грацией, вдруг показался ему отвратительным и устрашающим. Точно след какого-нибудь чудовища. Стрелок уронил патрон в ладонь и до боли сжал руку в кулак. В мире существует и такое: насилие. Насилие и убийство. И чудовищные деяния. И все — во имя добра, обагренного кровью людскою добра. Во имя мифа, во имя Грааля, во имя Башни. Да. Где-то она стоит, Башня, вспарывая небеса своей черной громадой, и в промытых жаром пустыни ушах стрелка раздался тихий сладостный перезвон.
— Где же ты? — спросил он.
Джейк Чемберс спускается вниз по лестнице с портфелем в руках. В портфеле — учебники. Природоведение, экономическая география. Тетрадь, карандаш, завтрак, который мамина кухарка, миссис Грета Шоу, приготовила для него в кухне, где все — из хрома и пластика, где непрестанно гудит вентилятор, выгоняющий неприятные запахи. В пакете для завтрака — арахисовое масло, сэндвич с повидлом, еще один, с колбасою, салатом и луком, четыре кекса «Орео». Его родители не то чтобы на дух его не выносят, но, похоже, давно уже не замечают родимого сына. Они сложили с себя всяческие полномочия и препоручили его заботам миссис Греты Шоу, нянек-мамок, репетитора — летом и Школы (Частной, Хорошей и, самое главное, Только Для Белых) — во все остальное время. Никто из этих людей даже и не претендует на то, чтобы быть чем-то большим, чем они есть: профессионалы, лучшие в своем деле. Ни разу никто не прижал его к теплой груди, как это всегда происходит в исторических романах, которые мама читает запоем и в которые тайком «зарывается» Джейк, выискивая «неприличные сцены». Истерические романы, как иногда называет их папа. Или еще — «неглиже-срывалки». А ты только болтать и способен, говорит его мать с бесконечным презрением, а Джейк это все слышит из-за закрытых дверей. Папа работает на Систему вещания, и Джейк при желании мог бы связаться с ним по горячей линии. Вероятно.
Джейк не знает еще, что от души ненавидит всех профессионалов, но это действительно так. Сколько он себя помнит, люди всегда приводили его в полное недоумение. Ему нравятся лестницы, и у себя в доме он никогда-никогда не ездит на лифте. Его мама, несмотря на свою худобу, достаточно аппетитна в тот самом плане, и частенько заваливается в постель со своими притыренными приятелями.
Вот он выходит на улицу. Джейк Чемберс выходит на улицу. Славный такой парнишка. Одет во все чистенькое. Знает, как надо себя вести. Симпатичный, восприимчивый, чуткий. У него нет друзей — только знакомые. Специально он никогда не задумывался об этом, но такое положение дел очень его задевает. Он не знает или же не понимает, что долгое его общение с профессионалами привело к тому, что он невольно перенял многие характерные их черты. Миссис Грета Шоу делает в высшей степени профессиональные сэндвичи. Она разрезает их на четыре части, а с хлеба срезает корку, так что когда Джейк ест свои бутерброды на переменке, выглядит он при этом так, будто присутствует где-нибудь на коктейле, а вместо книжки из школьной библиотеки в руке у него — бокал крепкой выпивки. Папа его зашибает большие деньги, потому что он мастер «завести зрителя», и его еженедельное шоу смотрится лучше, чем еженедельное шоу на конкурирующем канале вещания. В день папа выкуривает по четыре пачки. Он не кашляет, но у него тяжелая ухмылка — острая, как те ножи для бифштексов, что продаются в любом супермаркете.
