Терри Пратчетт - Невидимые академики
— Да, Архиканцлер.
— Но на вашем месте я собрал бы все эти булавки, чтобы никто случайно не поранился. Скажите-ка: а не было ли у нас раньше спортивного тренера?
— Был, сэр. Эванс Полосатый. Исчез сорок лет назад, насколько мне известно.
— Убит? В те деньки можно было получить работу, только лично освободив вакансию.
— Представить не могу, кому захотелось бы занять его место. Просто он однажды делал отжимания в Главном Зале, и вдруг испарился.
— Испарился? Что за дурацкая смерть для волшебника? Да любой нормальный волшебник умер бы со стыда, если бы просто испарился. Мы всегда оставляем после себя что-то, даже если это всего лишь облачко дыма. Ах, да. "Приидет время, приидет и…" впрочем, неважно. Просто что-то такое приходящее. Что сейчас поделывает ваша любимая мыслящая машина?
Думмер просиял.
— Гекс только что открыл новую элементарную частицу, Архиканцлер. Она движется быстрее света, причём в двух направлениях одновременно!
— Можно с её помощью сотворить что-нибудь интересненькое?
— Конечно! Она разорвала в клочья трансконгруэнтную теорию Сполвиттла!
— Прекрасно, — весело одобрил Чудакулли. — Обожаю, когда что-нибудь разрывают в клочья. Когда Гекс покончит со взрывами, заставьте его найти нам Эванса или подходящего заместителя. Тренеры — весьма элементарные частицы, Гекс наверняка легко справится с этой задачей. И созовите Совет через десять минут. Мы будем играть в футбол!
Правда — определённо женщина, она более красива, нежели приятна. Это, размышлял Чудакулли, пока собирался Совет, прекрасно объясняет старинную поговорку о том, что ложь уже по свету гуляет, пока Правда свои, — поправка, её — башмаки надевает, потому что ей приходится как следует поразмыслить, какую пару выбрать. Предположение, что женщина, имея возможность выбирать, сразу же остановится на чём-то одном, явно выходит за пределы здравого смысла. Разумеется, будучи богиней, она обладает множеством пар обуви, и, следовательно, будет мучиться выбором: удобные ботинки для домашней правды, подбитые гвоздями для неприятной правды, простые деревянные башмаки для универсальной правды и, наверное, какую-то разновидность шлёпанцев для самоочевидной правды. Прямо сейчас наиболее важным был вопрос: какую именно правду он намеревается сообщить своим коллегам. Чудакулли решил воздержаться от полной правды и не рассказывать им ничего, кроме правды, перемешанной с честностью.
— Ну, и что он сказал?
— Он хорошо воспринял мои аргументы.
— Неужели? И в чём подвох?
— Ни в чём. Но он хочет, чтобы правила были более традиционными.
— Только не это! Они же практически доисторические!
— А ещё он хочет, чтобы университет возглавил футбольное движение, причём как можно скорее. Джентльмены, примерно через три часа начнётся очередная игра. Предлагаю нам всем сходить и взглянуть на неё. Для чего вам придётся надеть… штаны.
Немного погодя, Чудакулли вынул из кармана часы, старинную модель на имповой тяге, отличавшуюся точно гарантированной неточностью. Он открыл золотую крышечку и принялся терпеливо наблюдать, как маленькое создание трудолюбиво крутит педали, вращая стрелки. Прошло полторы минуты, но протесты так и не стихли. Чудакулли захлопнул крышку часов. Щелчок произвёл эффект, который был бы недостижим при помощи крика.
— Джентльмены, — мрачно объявил он. — Мы обязаны принять участие в игре людей… от которых, должен добавить, мы произошли. Разве кто-нибудь из нас хоть раз видел эту игру за последние несколько десятилетий? Сомневаюсь. Нам следовало бы почаще выходить на улицы. Сегодня я прошу вас сходить туда ради меня, а также ради сотен людей, которые работают, чтобы обеспечить нам жизнь, в которой дискомфорт не смеет поднять голову. Да, поднимается множество других уродливых голов, это правда, зато обед всегда подают вовремя. Мы, собратья, последняя линия обороны города против всяческих ужасов. Хотя, разумеется, ни один из них не является таким же потенциально опасным, как мы сами. Мда. Боюсь и представить, что начнётся, если волшебники сильно проголодаются. Итак, сделаем же, что необходимо, заклинаю вас во имя сырной тарелки!
Чудакулли первый был готов признать, что в истории человечества случались призывы к оружию и поэлегантнее, зато этот был идеально подогнан под свою целевую аудиторию. Конечно, раздались ворчание и жалобы, однако это было неизбежно, как восход солнца.
— Что насчет обеда? — с подозрением поинтересовался профессор Новейших Рун.
— Мы отобедаем пораньше, — пообещал Чудакулли, — а кроме того, я слышал, что на игре продают просто… удивительные пироги.
Правда, задумчиво простоявшая полчаса перед свои огромным гардеробом, выбрала, наконец, чёрные кожаные туфли на шпильках — для наглой неприкрытой правды.
Когда Гленда вошла в Ночную Кухню, Орехх уже поджидал её с гордым, но слегка обеспокоенным видом. Поначалу она не заметила гоблина, однако, отвернувшись от вешалки, на которую пристраивала свой плащ, вдруг увидела его. Он стоял, выставив перед собой, словно щиты, блюда из-под жаркого и пирога.
Гленда чуть не прикрыла глаза рукой — так ярко блестели эти блюда.
— Надеюсь, вам понравится, — нервно сказал Орехх.
— Что ты сделал?
— Покрыл их серебром, мисс.
— Как?
— О, в подвалах полно всяких старых инструментов, а я знаю, как ими пользоваться. Надеюсь, никто не будет возражать, правда? — спросил Орехх, заметно нервничая.
Гленда задумалась. Вроде, возражений быть не должно, но с миссис Герпес никогда заранее не знаешь. Ну что же, эту проблему легко решить, припрятав блюда где-нибудь, пока они опять не потускнеют.
— Очень мило с твоей стороны. Обычно мне приходится гоняться за людьми, чтобы заставить их вернуть посуду. Ты настоящий джентльмен, — сказал она, и его лицо просияло.
— Вы очень добры, — улыбнулся он. — И вы прекрасная леди с огромным бюстом, который определённо указывает, что вы щедрая и злачная…
Утренний воздух замёрз, словно айсберг. Орехх понял, что сказал не то, но не мог взять в толк, что же именно.
Кухарка огляделась, чтобы проверить, не подслушал ли их кто-нибудь, но сумрачная комната была пуста. Гленда всегда уходила последней и приходила первой. Потом сказала:
— Стой, где стоишь. Не смей двинуться ни на дюйм! Ни на дюйм! И не смей красть цыплят! — добавила она, после секундного размышления.
Она бросилась прочь из кухни, только что не дымясь от возмущения, каблучки громко застучали по каменным плитам пола. Что он себе позволяет! Кем себя воображает? И, если уж на то пошло, кем воображает его она сама? Или чем?
