Ян Сигел - Заклинатель драконов
…Она стояла перед зеркалом лицом к лицу со своим отражением. Но отражение было совсем не таким, как утром. Оно приобрело черты напряженной, серьезной красоты, это было нечто античное, имеющее мало общего с реальной Гэйнор. «Это — не я, — подумала Гэйнор, — но такой мне хотелось бы быть». Комната в зеркальном отражении тоже изменилась. Там были книги, картины, горшок с одиноким цветком, раскрывшим свои красные лепестки, покрывало из павлиньих перьев. Мутноватое стекло зеркала смягчило яркий свет верхней лампы. «Это не моя комната, — догадалась Гэйнор.
Это комната Элайсон, так комната должна была выглядеть, когда та жила в ней. Зеркала помнят…» Глаза Гэйнор с возрастающей тревогой вернулись к своему отражению, она поняла — что–то должно «лучиться, что–то ненужное и в то же время ужасное, но нет смысла бороться с тем, что не может рыть изменено. Сон превращался в кошмар. Лицо перед ней сжалось до суженного книзу овала, с впалыми щеками, густыми, широкими бровями. Глубокие! глаза растянулись в щели, не черные, но сияющие множеством граней, будто это были кристаллы. Дымка заволокла волосы, и вот они уже превратились в космы привидения. Гэйнор, словно парализованная, не могла пошевелить ни единым мускулом, но в зеркале ее рот растянулся в узкую кроваво–красную улыбку. Поверхность зеркала больше не была твердой и плотной, она стала почти такой же тонкой, как кожа. И вот отражение выдвинулось, и пленка зеркала прорвалась, и в комнату Гэйнор ступила незнакомка.
Элайсон, — сказала Гэйнор.
Элаймонд, — поправила женщина. — Элайсон было просто имя. Элаймонд — вот моя истинная сущность.
Зачем вы вернулись?
Раздался громкий смех, похожий на звуки бьющегося стекла.
— Как ты думаешь? Разумеется, чтобы посмотреть телевизор. Открою тебе тайну: за Вратами Смерти нет телевизоров. Ни в раю, ни в аду. Все, что нам позволено смотреть, — это наши собственные жизни и жизни тех, с кем мы соприкасались, бесконечные повторы наших вчерашних дней, наших неудач, всех наших ошибок. Думай об этом, пока еще не пришло твое время. Будь осмотрительна в своей жизни, не то будет поздно.
Сказав это, она взяла Гэйнор за руку. Это прикосновение было не материальным, легким, как ветерок, но холодным, таким холодным! Ледяная дрожь пробрала Гэйнор до костей.
— Включи телевизор, — приказала гостья. Гэйнор попыталась избавиться от ее холодной руки, но нервы были напряжены, а сил не было.
— Ты слишком чувствительна, — пробормотала Элаймонд. — Слишком утонченна, чтобы сопротивляться, слишком слаба, чтобы бороться. У тебя нет стойкости, нет Дара, чтобы противостоять мне. Неразумно Фернанда выбирает себе друзей. Включи штепсель…
«Она права, — думала про себя Гэйнор. — Ты предаешь Ферн, предаешь саму себя. Ты ничем не можешь помочь…»
Она стояла на коленях около розетки, она слышала звук соединения штепселя с розеткой. Элаймонд подвела ее руку к пульту управления телевизором, и Гэйнор окутала темнота.
Когда она снова проснулась, вся комната дрожала. Постель и пол вибрировали, под потолком безостановочно раскачивалась старинная лампа. Гэйнор с трудом удалось сесть, и она увидела, что телевизор трясет, как в ознобе. Лихорадка била и все остальные предметы мебели, даже тяжеленный гардероб покачивался и скрипел. Фарфоровая чаша, стоявшая на телевизоре, придвигалась к краю ящика и, задрожав мелкой дрожью, свалилась на пол, но не разбилась, а покатилась по ковру. Гэйнор схватила пульт и изо всех сил швырнула его в стену, но при этом, очевидно, задела кнопку включения, потому что при ударе его о стену на экране вспыхнул цвет. Мебель успокоилась, и на экране появилась картинка. Это был доктор Лэй. Он повернулся, посмотрел на нее и вытянул руку…
Она смотрела цветной фильм ужасов. Псевдовикторианские костюмы, мужчины с бачками, героиня с фальшивыми ресницами и тяжелой грудью. Место было хорошо знакомым, не страшным. Неправдоподобные пластиковые летучие мыши кружились над готическим замком, знакомым по тысячам фильмов.
Одна из летучих мышей приблизилась к экрану настолько, что проколола его кончиком крыла… Ферн и Уилл проснулись от жуткого крика.
Комната наполнилась летучими мышами. Ослепленные светом, который включил вбежавший Уилл, они тыкались о стены, вылетали в коридор. Они плотной массой облепили Гэйнор и когтями рвали ее пижаму, путались в ее волосах. Она в ужасе отбивалась, но от ее страха они лишь больше бесились и кружили над ней, как мухи над трупом.
— Помоги ей, — сказала Ферн брату и побежала к себе в комнату.
Там она вытащила из–под кровати коробку — ту коробку, которую никогда не трогала, — коробку, хранившую запах давно забытого леса, и вынула оттуда перчатки, которые недавно отказывалась надеть.
Когда Ферн вернулась, перчатки уже были у нее на руках. Чешуйки вросли в ее плоть, пальцы покрыл рисунок кожи хамелеона. Она прикоснулась к штепселю лапой земноводного, и, когда она выдернула штепсель, из розетки полыхнул огонь. Не было ни взрыва, ни шума, просто наступила гробовая тишина. Экран опустел, летучие мыши исчезли. Гэйнор глубоко вздохнула и, содрогаясь, обхватила руками Уилла. Ферн долго, целую минуту, смотрела на руки, которые не были ее руками, затем очень осторожно, как змея, сбрасывающая свою кожу, сняла перчатки.
Уилл, по настоянию Ферн, разбил телевизор молотком, и они вытащили его на улицу.
— А как быть с зеркалом? — спросил Уилл. — Его тоже нельзя оставлять.
— Поменяем его местами с тем, которое стоит в дальней комнате, — предложила Ферн. — Оно еще мутнее, к сожалению, — извинилась Ферн перед Гэйнор, — но ты, по крайней мере, можешь быть уверена, что самое отвратительное, что заглянет в него, будет Уилл, уставившийся на тебя из–за плеча.
Гэйнор неуверенно рассмеялась. Они сидели в кухне, пили густой шоколад, в который добавили виски. Помня о леденящем холоде, который всегда сопутствует кошмарам, Ферн дала подруге бутылку с горячей водой и закутала ее в теплое одеяло.
Если захочешь уехать, — сказала она, — я пойму. Что–то или кто–то пытается тебя использовать, сделать своей жертвой… возможно, чтобы заполучить меня. Не знаю — почему…
Рэггинбоун должен все знать, — предположил Уилл.
Не обязательно. — Ферн открыла шкаф и достала пачку сигарет, оставленную там месяц, а то и два тому назад. Это были французские сигареты с очень кислым запахом, которым время лишь придало очарования. Она вытащила одну сигарету, помяла ее и прикурила.
Господи, и зачем ты это делаешь? — воскликнул Уилл. — Ты же не куришь!
Мне нравится этот жест. — Она осторожно отвела в сторону сигарету, выдув дым, которым явно не затягивалась. — Это — отвратительно. Но как
