Наталья Болдырева - Ключ
Он замолк — стоял у входа, скрестив руки, светляки и впрямь быстро тускнели, и под тенью падающих на глаза волос нельзя было различить выражения лица.
— Ты… ты присмотри за сестрой. Ясень защитит её от любой опасности, только от глупости её собственной не сможет. Сделаешь?
— Да уж постараюсь. — Он кивнул, развернулся. — Подожди, — остановил его я. Он вновь опёрся о гладкий окоём дверного хода. — Рокти… чего она хочет?
— Рожна! — Я почти увидел вернувшуюся во взгляд иронию. — Совет ей покоя не даёт. У нас как? Всё семейственно. Не пробьётся Рокот в совет — придётся весь век по-над Рьянкой-рекой вековать, а тут ведь всего семь кланов, в лесу Октранском. И жизнь — везде одинаковая… скучная жизнь, прямо скажу. — Он повесил голову раздумчиво. — А Старейшие по свету ездят, в столицах бывают, и хоть редко кто, а можно и с караваном за дикие земли уйти, в Накан, чудес повидать.
— Поня-а-атно. — Я вспомнил собственную девушку, мечтавшую о великой моей столичной будущности и никак не ожидавшую долгих командировок в провинциальную глушь. Усмехнулся невесело.
— Ясень её сильно смущает, — продолжил вдруг Лист, и я насторожился. — Не пара он ей, понимаешь? И она его не любит, вовсе не любит. Только увалень этот — сам не гам и другим не дам — кое-кому из женихов бока наломал уже. Боятся все Ясеня. Уедет Рокот из нашего леса — глядишь, и успокоится, найдёт себе по нраву кого-нибудь.
Он снова замолчал, и я сидел, не зная, что ответить. Светляки совсем затухли и едва различимыми фосфорными пятнышками опустились на стены. Наконец Лист хмыкнул, толкнул створку. Свет не ударил по глазам, как бывает обычно, он был мягкий, медвяной. В комнате уже никого не осталось, стол остался неприбранным.
— Ты голодный небось? — Лист прошёл, взял мой горшочек. — Остыло уж всё, погреть?
— Оставь. — Я тоже вышел из спальни, подцепил пальцами кусок баклажана. Распробовав, решил, что голод — не тётка, и я действительно обойдусь холодным. — Где вы еду готовите, кстати? — Второй кусок последовал за первым. — Я очага не видел.
— Тю на тебя! Как не видел, когда рядом стоял? Покажу сейчас, пойдём! — Лист устремился на кухню. Я поспешил следом.
— Смотри, — Лист присел на корточки у низенького шкафчика — деревянная дверца его была украшена густым переплетением, напоминающим переплетение корней, только светлым, того же оттенка, что и стены. — Это очаг, сердце дома.
Он дотронулся до узловатой поверхности, и та вдруг ожила, зашевелилась, открылось окошечко в центре и дохнуло жаром. Я отшатнулся. Лист, спеша и морщась, сунул горшочек внутрь.
— И всё. Подождём чуток только, прихватом вытащим.
Я сидел, пялясь на медленно затягивавшееся оконце. В мареве жара видел янтарно-красное дерево, но ни одного язычка пламени не плясало внутри. Подумав, оглядел очаг со всех сторон. Он казался только созданным руками мастера. На самом деле, как и смотровая площадка на вершине дерева, он был ровен и гладок и составлял единое целое с домом.
— Лист. Что это, Лист?
Он засмеялся моему удивлению.
— Говорю ж — очаг, сердце дома. В каждом посёлке — домов по двадцать-тридцать, а то и полсотни бывает, если земля позволяет да вода близко. Каждый дом — это ядро, ствол и ветви. Очаг — ядро, комнаты — ствол, переходы — ветви. Сплетутся два дома ветвями, и вот тебе уже посёлок.
— А дерево? Площадка на дереве — это что? И дом… — Я никак не мог справиться с изумлением, если я ждал чудес, то явно не таких.
— Все деревья растут. Дом — это дерево. Только растёт он во всех направлениях и очень податлив. — Лист глядел с улыбкой. — Неужто и впрямь не знаешь?
— Не знаю, Лист. У нас нет такого.
— Ну, скажем, видит мастер росток дома, — Лист надел толстую серую рукавицу, присел и снова провёл по переплетениям неодетой рукой, — находит ядро в земле, стволик маленький, веточек пара всего, и начинает, — рука в рукавице достала из отворившегося очага мой ужин. Лист поставил горшочек на пол, взял две ложки и снова присел на корточки, протянул одну мне, второй зацепил немного рагу, — начинает работу.
Я машинально ткнул ложкой в дымящееся, понял, что горячо, принялся дуть тихонько. Лист жевал, обжигаясь.
— Там обрежет, там привьёт, скобы ставить начнёт… направляющие. До десяти лет опытный мастер дом выращивает. Потом уж легче — когда первые семьи заселятся. Можно и подмастерьев к делу допустить, изнутри всё растить легче, — он зацепил вторую ложку.
— А ваша? — Я отправил порцию в рот. — Что ваша семья? Вы ж не вдвоём здесь живёте?
Лист отложил вдруг ложку, дожевал спешно, поднялся. Я понял, что сморозил глупость.
— Вдвоём… Бывай. До завтра. — И ушёл. Только дверью в спальню хлопнул.
Я поразмыслил и коснулся узорчатой вязи сам. Под пальцами так живо вздрогнуло, что я отдёрнул руку, испугавшись. Маленькое окошечко медленно открылось и медленно же затянулось.
Я взял горшочек и пошёл к себе. Почти автоматически прищёлкнул пальцами на входе, приманивая светляков. Вяло и уже разморенно присел, доел всё дочиста. Мыслей не было, были какие-то соображения, обрывочные и неясные. Не рискнув ставить горшочек на сундук — столкну ещё ногами ночью, — задвинул его подальше к стеночке и опустился на покрывавший постель плющ. Жёсткая зелень кольнула было кожу с непривычки, но я был слишком измотан, чтоб беспокоиться об этом, и сразу уснул.
Глава 5
Меня разбудил играющий на лице свет. Я завозился, пытаясь укрыться от солнечных бликов, но вскоре понял, что не могу спрятаться. Хоть я и не замёрз без одеяла за ночь, ветерок казался свежим и бодрил. Я приподнялся на локте, щурясь, и понял, почему свежесть эта ощущалась лишь на лице — плющ упал длинными, густо усеянными мелкими листиками, плетьми прямо на постель и укрывал меня всю ночь. Свет сочился сверху. Запрокинув голову и прикрыв один глаз — размытый полумрак раннего утра казался нестерпимо ярким, — я увидел, что теперь в потолке комнаты образовалось отверстие. Тёмно-зелёная листва там влажно поблёскивала от росы. Над головой завозилось, мелькнула нога в замшевом сапожке, и меня обдало каскадом брызг. Я вскочил на кровати.
— Доброе утро! — Рокти звонко смеялась где-то наверху. Как будто забыла все вчерашние неприятности.
— Доброе, доброе, — проворчал я, выпутываясь из длинных лоз.
— Давай быстрей сюда! Солнце уже час как взошло. — И мне, едва не на голову, спустилась тонкая и прочная верёвка.
— Погоди, обуться дай. — Я завозился со шнурками, кинул взгляд на оставленный в углу горшочек. Глиняный бок едва угадывался за плотным переплетением стеблей. — Рокти, у меня посуда тут, прибрать, может? Её плющ оплёл.
