Карина Демина - Семь минут до весны (СИ)
Слушает.
Полуприкрытые глаза, и бусина-пуговица, зажатая в кулаке. И Райдо спешит продолжить, боясь одного, что воспоминаний его не хватит. Сказка прервется, и его женщина, которая слишком не уверенна, что в нем, что в себе самой, вновь придумает какую-нибудь глупость.
— Мы выезжали на море в первый летний месяц… иногда — в первый осенний, когда жара отступала… летом разрешали купаться. Даже некоторые девушки решались, хотя матушка этого не одобряла, полагала купальные костюмы слишком… — Райдо описал полукруг в воздухе. — Смелыми. На грани приличий… нижних юбок нет, руки оголенные… ужас.
Ийлэ дышала.
Однажды ему случилось поймать синицу, залетевшую в палатку, не иначе как по глупости, а может, и нет. Зима была, замерзла птаха, а из палатки теплом тянуло. Вот и притянуло. Синица сидела в его руках, смирная, притихшая, и Райдо слышал отчаянный стук птичьего сердца, и боялся сдавить слишком сильно.
— На море тебе понравится… я надеюсь.
Она не ответила.
И пускай.
Гости явились в разгаре весны, когда потеплело и как-то очень резко. Землю парило, и запах ее, тревожащий, манящий, пробирался в раскрытое окно.
Две недели.
И люди Гарма обжились в городе, облюбовав заведение матушки Бибо. Как ее звали на самом деле, крупную кряжистую женщину, которая и в молодости своей не отличалась особой красотой. Она много курила и говорила медленно, взвешивая каждое слово.
— Ты мне, я тебе, — сказала она, выслушав тогда Райдо. — Не потому, что деньги нужны…
…от денег, впрочем, матушка Бибо тоже не отказалась.
— …и не потому, что я так уж властей боюсь. Одна была, другая стала… а там, глядишь, и третья придет, — она носила очочки из темного стекла и к тонким дужкам их крепился кожаный наносник. Под ним скрывалась дыра. Матушка была больна, пожалуй, давно больна, и солнечный свет раздражал ее глаза, но она не замечала болезни и тем была симпатична. — Власть властью, а девки девками. Небось, всем нужны…
— Тогда почему?
— Почему… — она прищурилась и рукой заслонилась от свечи, стоявшей далеко, но оказалось — слишком близко к ней. — Потому что этот городишко гниет и давно… все эти приличные дамочки, которые от моих девочек носы воротят. Навроде их и вовсе нет. И муженьки их, что ко мне бегают. А в городе встретишь, так скривятся, будто нелюдь какую увидели. Я вот помру скоро… так перед смертью хоть увижу, как их перекосит. Перекосит?
— Еще как, — пообещал Райдо и, помолчав, добавил. — Мне прислуга понадобится. Поэтому если кто из твоих… девочек вдруг захочет жизнь поменять…
— Добренький?
— Какой есть.
— Здоровые нужны, — матушка Бибо постучала кривым ногтем по столу. — Поговорю… авось кто и вправду захочет… не подумай, мои девочки ни в чем не нуждаются. Кто-кто, а мамаша Бибо никогда никого не обманывала и силой к этому делу не принуждала. От силы толку никакого… потому, не обижайся, ежели никого не сыщется. В служанках хлеб не сладкий… нигде он не сладкий… но ты иди, иди… я девочкам скажу, чтоб с тобой, аки с исповедником… нет, на исповедника ты не тянешь. Тот-то любит к нам заглянуть. А что, небось, удобно. Сам согрешил, сам покаялся, сам себе грехи и отпустил.
Она зашлась хриплым лающим смехом.
Этой женщине и вправду осталось недолго. Кто займет ее место? Кто-то займет. Мамаша Бибо наверняка нашла достойную кандидатуру… тоже карьера, если подумать…
— Ты болен, — повторила Ийлэ в сотый кряду раз, и Райдо кивнул: болен, он помнит о своей болезни, опиуме и виски.
Несвежие простыни.
И лихорадка.
Должна быть лихорадка, но следовало признать, что выглядел он до отвращения бодрым.
— Пей, — Ийлэ протянула кубок.
— Мерзко пахнет.
— На вкус еще хуже. Белокрестник жгучий, малина и тертый корень ройша. Моментально пропотеешь. Меня этим в детстве лечили.
Не обманула, на вкус пойло было еще более отвратительно, нежели на запах. Не горькое, какое-то кисловатое, перебродившее будто.
— Теперь ложись… голова не кружится?
— Отравила, да?
— Отравила, — она убрала волосы со лба. — Вот и верь после этого альве.
Нервная кривоватая улыбка. И нить пульса дрожит.
А ей ведь страшно, но Ийлэ учится держать свои страхи в узде.
— Послушай, это скоро закончится и тогда…
— Мы отправимся на море, да?
— Да.
— Хорошо… ей понравится море, как ты думаешь?
— Уверен, что понравится… только, сокровище ты мое, не сразу их приглашай, ладно? Пусть поуговаривают… настаивают…
Райдо сомневался, что выпитый им отвар способен был что-то излечить, разве что альвы и псы устроены по-разному. Его знобило, и тут же бросало в жар, и жар был таким, что Райдо едва не сгорал.
Он задыхался.
И кажется, провалился в полусон, муторный, тяжелый. В этом полусне он был куском льда, который стремительно таял. Со льдом по весне всегда так, главное, успеть поймать воду…
…дверь открылась беззвучно, но Райдо услышал.
Очнулся.
Открыл глаза, и уставился на человека, который присел у кровати. Этот человек снова принес с собой запах крови, а еще опиум.
Руку Райдо схватил. И прикосновение это было столь неприятно, что кожа отозвалась сыпью живого железа.
— Пульс учащенный, неравномерный, — сухо, словно бы издалека отозвался человек. — Сердце сдает. Увы, осталось уже недолго.
Правильно.
Он умирает. Райдо еще не забыл, каким положено быть умирающему… и он пытается сесть, но человек не позволяет.
— К сожалению, в этом случае медицина бессильна.
Показалось или в голосе человека мелькнуло торжество?
Райдо закрыл глаза.
А когда снова открыл, человека не было, зато у постели сидела Ийлэ. Бледная. Напряженная, что струна.
— Привет, — прохрипел Райдо. — Как все прошло?
Губы дрожат.
И ресницы дрожат. И вот-вот заплачет, но справляется с собой:
— Они поверили и… и я, кажется, что-то напутала… так не должно было быть!
— Все-таки отравила, — Райдо с трудом, но сел в постели. — Коварная женщина… ну вот, а плакать-то чего теперь? Подумаешь, маленько в пропорциях ошиблась… так ты ж не аптекарь… и не кухарка. К счастью.
— П-почему к счастью?
— Потому что мне кухонных талантов Ната хватает.
— Я хорошо готовлю! Просто… мы… мы, наверное, все-таки разные…
— Разные, — согласился Райдо, не отказав себе в удовольствии слизать слезинку с ее щеки. — Но это же мелочь, верно?
За гостями Нат наблюдал издали. Он бы и вовсе остался на галерее, если бы не Нира, которая, конечно, не сумела остаться в стороне.
