Иван Тропов - Шаг во тьму. Дилогия
Был шанс, крошечный шанс — сразу после. Несколько минут, возможно. Но ты упустил тот шанс. А теперь… теперь уже ничего нельзя сделать. Ни‑че‑го.
Только смириться… Замереть, сжавшись испуганным комочком…
Какой смысл напрягаться, какой смысл пытаться что‑то изменить, когда ничего уже изменить нельзя. Все бессмысленно — теперь.
Теперь.
Осталось совсем немного…
Но смысл был.
Я знаю, для чего мне нужны даже эти несколько дней!
Я задушил ее. Вытолкнул прочь.
Но она влезала снова. Снова к руке… Заходила то с одной стороны (…иглы, пронзающие руку…), то с другой (…будет хуже. Хуже и быстрее, ты же знаешь. Ты же все знаешь. И все остальное бессмысленно…).
Так или иначе добиралась до цели. Жалила меня, раздувала предательский холодок.
Боль. Приступы, какие они сейчас и какими были раньше. И какими были в самый первый раз. И еще чуть раньше…
Начало всего этого.
Длинные, напряженные пальцы, тянущиеся ко мне через поваленный стул. Пальцы жабы и ее…
Я хотел крикнуть: прочь! пошла вон! Ты уже не проверяешь меня на прочность, а специально лезешь вбок — туда, куда тебе запрещено. Я тебе запретил!
Но она уже спохватилась. И на меня снова наползали пустота и липкий ужас, с которым ничего не поделать.
Ледяные щупальца толкали меня глубже и глубже в него, чтобы я застыл, оцепенел от безысходности, на миг, на удар сердца, перестал сопротивляться, а она проскользнула бы еще дальше, еще глубже, надавила там еще сильнее…
Я пытался хоть как‑то выправить то, что меняла во мне она, выгнать ее, выдавить хоть чуть‑чуть…
Я знаю, что мне осталось немного! Знаю. Я не прячусь от этого!
Не прячусь. Потому что у меня есть за что схватиться, чтобы выплыть из черной пустоты, где нет даже желаний, только ужас и безысходность, — я знаю, чего я хочу.
Я знаю, где водопой этой суки, и я ее достану. Успею достать. А что будет потом, неважно.
Только Диана знала, что это не может быть неважно…
Мы бодались с Дианой, пока я не почувствовал, как ее ледяная хватка слабеет, слабеет, слабеет… Она выскользнула из меня. Остался лишь едва заметный лавандовый ветерок.
Я открыл глаза.
Она отгоняла упрямый локон, выбившийся из прически и липший к вспотевшему лбу. Для нее это тоже была не прогулка по розарию.
И все‑таки она глядела на меня с каким‑то удовлетворением — мрачным удовлетворением.
— Вы из тех, кто пойдет до конца. Не останавливаясь ни перед чем…
Я поморщился.
Просто так рассыпаться в комплиментах она не будет. Значит, опять к чему‑то подбирается и надо разбирать ее словесную сеть.
А я еще от ее ледяной атаки не отошел. Руки вспотели, и весь я взмок. Часы в углу показывали, что мы возились с ней почти полчаса. А казалось‑то, только начали и кончили…
— От чего‑то иного вы можете спрятаться, но с этим вам ничего не поделать, Влад. Вы такой же, как любая из нас.
— Из вас? — усмехнулся я. — Это кого же? Чертовых сук, что ли?
— Да. Вы ничем не отличаетесь от любой из нас. От любой из тех, кого вы так старательно пытаетесь искоренять.
Я только криво ухмыльнулся. Ну и логика у моей чертовой сучки!..
— Я сказала что‑то смешное?
Я постарался улыбнуться ей так, как прежде она улыбалась мне.
— Нет, вы, как всегда, очень мудры. Я убиваю таких, как вы. Использую каждый шанс. Любые средства. Лишь бы достать побольше таких, как вы… и это делает меня таким же, как вы. Все очень логично. Безупречная логика.
— Именно так, — кивнула Диана. Ее привычная уверенная улыбка вернулась. — И становитесь таким же.
— Тем, что убиваю вас? — подсказал я, все еще пытаясь раздуть в ней огонек раздражения.
— Тем, что любыми средствами.
Я поймал себя на том, что опять криво ухмыляюсь.
Диана оставалась невозмутима.
— Людей роднят не цели, но средства… Даже если вы этого сейчас не понимаете или не согласны, — улыбнулась она. — Но это так. Одинаковые цели — лишь обманчивая видимость родства, не более чем схожесть масок. Методы, которые выбирают люди, — их суть. Здесь родство душ.
— Ну и черт с ним, — сказал я. Спорить с ней у меня не было никакого желания. Даже просто вникать в ее софистику. — Родство — ну пусть будет родство, если оно не мешает мне чистить мир от таких, как вы. Как скажете.
Диана с улыбкой глядела на меня. С той же всезнающей снисходительностью, что так раздражала меня в Викторе. Но тот ладно… А эта‑то на цепи! На моей цепи, лично сажал! А туда же. Улыбается так, будто это она меня на цепи держит.
— Что вы улыбаетесь?
— Мой господин сказал, что он чистит мир от таких, как я?
— Ну?
— Мой господин ошибается. Вы не чистите мир от нас. Вы убиваете нас.
— Не вижу разницы.
— И все‑таки она есть… И надеюсь, очень скоро вы это поймете.
— Да ну? Я убиваю вас, не давая вам и дальше убивать мальчишек! Не давая превращать людей в послушных овечек. Не давая…
— Овечки, о да! — подхватила Диана. — Чужие судьбы, которые мы корежим только ради того, чтобы плести из них себе новые наряды, и жизни их детей, которые мы обрываем, чтобы продлевать свои…
Она говорила с издевкой, в тон мне, и все же мне показалось, не без горечи… Но ее лицо уже стало пустым, голос ровным.
— Все это очень благородно, Влад. Но есть разница между тем, чтобы спасать чужие судьбы, спасать жизни детей, и тем, чтобы убивать нас любыми средствами. До поры до времени одно идет под руку с другим, но так будет не всегда, поверьте мне… А ведь так уже было, — вдруг подалась она вперед, ее взгляд давил на меня. — Уже случалось, когда эти тропинки расходились в разные стороны…
— О чем вы, Диана?
— Тот мальчик. Мой последний мальчик… — Диана прищурилась. — Ведь вы уже были здесь к тому времени? Вы были здесь, когда приезжала Карина. Были, ждали, пока она уедет, увозя мальчика… Второго. А первого дали ей убить. Здесь, на моем алтаре. Чтобы затем взять меня врасплох… Вы знали, что с ним будет в чернолуние. И не вмешались. Ничего не сделали. Сидели и ждали. Так что же вы делаете? Что для вас главное? Спасать чужие судьбы и детей или убивать нас, убивать любыми средствами?
— Мы дали погибнуть тем близняшкам, но за них взяли двух сук. Это спасет куда больше жизней.
— Что же… — Диана почему‑то опять улыбалась. Не без горечи, но и не без удовлетворения. — Один мальчик за одну из нас, выходит, выгодная сделка… А два мальчика за одну из нас?
Я глядел на нее. Пытался понять, к чему она клонит.
— Что же вы замолчали, благородный искоренитель зла? Два мальчика — это все еще хорошая цена? А три мальчика? Четыре? Ну говорите же: да! любую из нас можно сменять и на четыре жизни, и на пять! Ведь спасено будет больше! Не так ли?
