Андрей Валентинов - Рубеж
— Спаси вас боженька, пан сотник! — просиял чумак; видать, решил, простили его. Это он зря. Да только когда каждый человек на счету, и самому распоследнему иуде дело найдется. — Да я…
— Выполняй! Бе-го-о-ом!
Чумак рванул как ужаленный. Котел здесь покинул и умчался. Раньше б от греха так бегал, дурачина… эх, да что там! Всем бы нам раньше…
Выглянул в бойницу. Во вражеском таборе наблюдалось движение, но время еще явно оставалось. Не возвестили троекратно, шляхетное панство! Спасибо чумаку — хоть и ведьмин сын, и чортов братец, а кулеш отменный сготовил! И сальца не пожалел. «Не в последний ли раз брюхо тешить доводится?» — брызнула в очи дурная мысль, но Логин решительно погнал вещунью прочь. Перед боем не о смерти, о победе думают.
Стал думать о победе.
0-хо-хо, думы мои, думы, лихо мне с вами…
Хлебнул горелки из походной филижанки. Крякнул, обтер усы и ладонью загнал пробку на место. Ну, теперь и воевать можно!
Привалился к теплым шершавым камням стены, смежил веки. Солнце припекало — совсем как летом возле хаты, под старой, еще дедом посаженной, вишней… Хата! вишня! Где та хата, где та вишня?! где то солнце?! Случится ли на родной порог ступить? Сотник решительно открыл глаза, трижды сплюнул через левое плечо; прищурился на небо…
Что за наваждение бесовское?!
Вся высь радужными сполохами переливается. Солнце желтой кляксой на треть небосвода размазалось — и словно бы звон в ушах стоит: тонкий, хрустальный. Раньше не до небес было, а сейчас само в глаза сунулось! Вверху-то, вверху, в самом зените — ишь, дырища! Это в горних высях-то?! И вся радуга в дырищу ту ползет-течет, не кончается. Неужто и впрямь Страшный Суд объявили, а они в суете не услышали?! Помилуй, Господи, нас, грешных! Сотнику-то валковскому, Логину Загаржецкому, по реестру божескому нет прощения, потому как продал сотник душу свою христианскую — но остальных-то за что?!
Хоть их помилуй, Господи…
Со стороны табора быками взревели трубы — и сотник, разом позабыв о заоблачном непотребстве, прильнул к бойнице.
Началось!
От насыпанного вала, от шатров стройными рядами бежали воины в латах, с пиками наперевес. Любо-дорого посмотреть: доспехи сверкают пышно, флажки по ветру развеваются… ага, вот и лучники с самострелыциками позиции занимают.
— Забреха, стрелков видишь?! — заорал сотник, обернувшись к башне.
— Ага! — донеслось сверху.
— Пали!
Ударило из дула кулемета пламя. Заплясало огненной бабочкой, задергалось; грохот наполнил гулкий замковый двор. А впереди, где бежали в атаку бравые латники, где стрелки по гребню вала натягивали свои луки и взводили тугие самострелы — там разом запылила-задымилась земля, поперхнувшись, смолкли трубы, раздались первые вопли раненых.
«Так их, Забреха, так! — шептал сотник, закусив прокуренный ус и ударяя о шершавый камень тяжким кулаком. — Вали сучьих выблядков! Это вам не на парадах красоваться да лыцарским вежеством друг перед дружкой щеголять!»
Еле опомнился.
— Хватит, Забреха! Побереги заряды!
Услыхали его? сам ли Забреха догадался?
Во всяком случае, кулемет послушно утих.
На земле перед замковым рвом скорчилось больше десятка неподвижных тел; раненых спешно оттаскивали в укрытия.
И стрелки, кто жив остался, в траншеи попрятались.
«Что, пан герой? Упредил своих про огнебойную зброю? А про дареную махинию ты знать никак не мог! Вот тебе и подарочек на крестины! погодь, еще сыщем…»
Противник поспешил отступить в явной растерянности. Однако длилась сия конфузия малый час, и сотник вынужден был отдать должное здешним воякам. Хоть и лыцари важные, аж пробы на задницы ставить некуда, а дело свое туго разумеют. Вновь заливисто пропели трубы (раньше быки орали, теперь кочеты рассветные!) — и из-за кольца повозок, из ближней рощицы горохом сыпанулись атакующие. На этот раз они бежали не плотным строем, а врассыпную. Передние толкали перед собой тяжелые деревянные щиты на колесах.
Быстро сообразили. Рушница такой щит, пожалуй что, и не возьмет.
Ну-ка, а кулемет?
Словно в ответ с башни вновь послышался дробный грохот — умен Забреха, открыл огонь, не дожидаясь опаздывающего приказа.
Не побоялся сотничьего гнева.
Из щитов полетели мелкие щепки. Вот один вояка упал, другой… Но Забреха не успевал! Атакующие лавиной подкатывались все ближе, не обращая внимания на тела боевых товарищей, что устилали путь. Вот-вот окажутся под стенами, укроются от Забрехи…
Пора!
— Давай, Мыкола! Давай, жиду! давай! — заорал Логин и сам прильнул к бойнице, повел стволом, выискивая цель. — Чумак, забивай пулю!..
Фузея привычно толкнула в плечо, окуталась дымом. Сотник знал: не промахнулся. Отбросил разряженную фузею назад, чумаку, схватил другую.
Сбоку, полтавским соловьем, засвистал Юдкин хитрый пистоль. Молодец ясид, метко целит!
Мыкола! где ж ты, Мыкола? чего не палишь?!
— Пане сотнику, пане сотнику!.. Погляньте, ради Христа-Спасителя! Там… там наши!
— Что?!
— Наши, говорю! Бульбенко, Свербигуз…
— С глузду съехал, балаболка?!
Сотник до половины высунулся из бойницы, забыв осторожность. И невольно выругался. Чорт! Прав-таки Мыкола! Меж блестящих доспехов хорошо были видны жупаны, белые сорочки и лазоревые шаровары Черкасов. Точно, вон и Бульбенко бежит, медведь косолапый, и Свербигуз вприсядку, и, кажется, еще кто-то из реестровцев — отсель хрен разберешь…
По стене рядом цвиркнула стрела. Затем — еще одна, но Логин не обратил на пальбу внимания.
До того ли?!
— Не стреляйте, пане сотнику! Это мы! На подмогу до вас! — весело донеслось снизу. — Открывай ворота!
Неужто и взаправду опомнились хлопцы? на подмогу явились?! Кто там к воротам ближе всех? Яринка с бурсаком?
Сотник набрал было воздуха: отдать приказ! отворить! — как вдруг охнул, увидев небывалое. Мыкола-угодник! спасители небесные! Лицо выбиравшегося из рва Свербигуза, сплошь измазанного тиной-ряской, все переменилось: нос вырос и наклонился на сторону, вместо карих запрыгали зеленые очи, губы засинели, рот в минуту раздался до ушей, изо рта выбежал клык, и стал черкас — колдун бесовский.
— Ах ты адов выкормыш! — креститься уже не было времени, и сотник попросту выпалил из рушницы в гнусную харю.
Редко давал промах Логин Загаржецкий.
И сейчас — не пропал заряд даром.
Харя щедро брызнула красным, разлетелась кровавыми сгустками, и мгновеньем позже на земле задергалось, засучило ногами тело наместничьего вояки — в латах, с диковинной шаблей в мертвой руке.
Тьфу ты, пропасть, мара чаклунская!
Отбросил назад рушницу, схватил другую. Получи, нечисть богопротивная! Ага, берут тебя пули, берут! Обычные, свинцовые. Ну, то и добре. Под черкасов-братьев рядиться вздумали, личину пялить?
