Александр Зорич - Карл, герцог
Альбаяльд сразу понял это по её молчанию и сказал: «Исидора, я думал, что ты сможешь стать мне хорошей женой, но прежде глаза мои были полны песка. Сухие слезы омыли их и теперь я вижу, что ты недостойна моей любви.»
«Когда ты пришел сюда, ты был уже третьим», – сказала моя мать.
Мавры выехали за ворота, и Али напал на Альбаяльда. В то время госпиталь был полон людьми, и все – даже незрячие и безногие калеки – сбежались, чтобы посмотреть на поединок. Их любопытству сыскалось совсем немного пищи. Седьмым ударом прямой толедский меч Альбаяльда преломил альфангу Али, а восьмым рассек подпруги его седла. Под общий хохот Али повалился наземь вместе с седлом. При падении он вывихнул ногу и напоролся бедром на обломок собственного клинка. Сошел на землю и Альбаяльд.
«Видишь, Исидора, – выкрикнул Альбаяльд, – как беспомощен теперь твой любимец?! Таков он и в войне, и на супружеском ложе! Оставайся с ним, вам не будет скучно вдвоем: змее и бесхвостой крысе!»
Так он покуражился ещё немного, а потом умчался прочь. Не сказав ни слова, Али кое-как поднялся, приладил седло и тоже уехал, хотя моя мать, выбежав за ворота, умоляла его остаться.
В тот же вечер Жануарий приказал моей матери собирать вещи.
Ей некуда было направиться, кроме как в Гранаду, чтобы разыскать там Али. От приюта до города пешком было семь дней пути и вот на восьмое утро она первый раз в жизни увидела великолепие Красного Города.
Моя мать тогда ещё не знала, что прошедшей ночью близ приюта появились двое, перебросили через стену небольшой сверток, а потом скрылись.
В то самое время, когда моя мать входила в город, Жануарий стоял посреди двора и разворачивал сверток. Он обнаружил в нем человеческий язык и короткое письмо. «Исидора! Вот язык, сказавший в своей жизни совсем мало правды: ты недостойна любви.»
Но мать ни о чём таком не подозревала и принялась простодушно выспрашивать у всех встречных, как ей разыскать дом Али из рода Зегресов. Она нашла его только к обеду и смело постучала. Ей открыл молчаливый слуга с устрашающей палицей в руках. Когда она сказала, что ищет Али, он внимательно оглядел её и, угрюмо улыбнувшись, знаком приказал следовать за собой.
За домом в сени инжировых деревьев у бассейна с золотыми рыбками сидело много тучных и самодовольных мужчин. Какие-то женщины в бесстыдных прозрачных платьях танцевали под бедный перезвон струн и перестук маленьких барабанов. Али здесь не было.
«Здравствуй, Исидора», – сказал чей-то неприятный и совершенно незнакомый голос за её плечом. Сразу вслед за этими словами в глазах моей матери закружились вьюгой тысячи алых лепестков, затем сквозь колдовское наваждение промчался огнедышащий железный конь и она провалилась в забытье.
Мать открыла глаза и не увидела ничего, кроме тьмы. «Меня зовут Фатар, – сказал кто-то, и его голос казался громом, приглушенным тысячью слоев войлока. – Я во многом сродни Жануарию, но если он перо, то я – птица, а если он рыба, то я рыбарь. Погляди на меня.»
После этих слов темнота над головой моей матери разошлась и она обомлела от ужаса: прямо над ней нависал огромный крючковатый нос размером с копье, горящий глаз размером с очаг. В злобной ухмылке были оскалилены ослепительные зубы: каждый как надгробная плита.
«Как видишь, – продолжал Фатар и моя мать едва не умерла от его раскаленного дыхания, – мне очень просто разгрызть твою голову, словно миндальный орех. Поэтому ты будешь меня слушаться, правда?»
Моя мать хотела согласно ответить, но с ужасом обнаружила, что её губы больше не служат ей.
«Да, много болтать теперь не получится», – удовлетворенно хихикнул Фатар и тьма вновь сомкнулась над головой моей матери.
Потом она услышала громкий скрежет, который отдавался в каждом позвонке её станового хребта омерзительным сладострастием. Вместе со скрежетом её существо наполнилось непреодолимым позывом к движению, а душа – пьяным, развязным восторгом.
Она не поняла, в какой миг тьма вновь сменилась светом, льющимся со всех сторон, и не запомнила как, внезапно оказавшись на ногах, танцевала и танцевала без удержу. Потом наваждение окончилось. Моя мать почувствовала себя опустошенной и начала осознавать весь ужас своего положения.
В моей матери было теперь не больше четырех дюймов росту, и она была намертво связана со шкатулкой из слоновой кости. Она стала заводной танцовщицей.
«Такое наказание присудил тебе род Зегресов за то, что ты не проявила твердости в борьбе за любовь могучего Али. – Это вновь был голос Фатара. – Убить тебя было бы скучно, продать в рабство – чересчур мягкосердечно. А так твоя душа обречена до скончания дней твоих томиться в шкатулке, танцуя от раза к разу по прихоти моих покровителей, и твоё прежнее прекрасное тело будет танцевать в лад с тобой, но – без тебя.»
Так для моей матери началась ужасная жизнь, наполненная тоской, отчаянием и безысходностью. Иногда к ней приходил Али и, заведя шкатулку, наслаждался её танцем. Иногда – другие Зегресы, совсем редко – Фатар. Но самыми ужасными были для моей матери дни, когда не приходил никто. Танцы вносили в её обездвиженное бытие видимость разнообразия. Без танцев она чувствовала себя похороненной заживо.
Но вот однажды случилось странное. Кто-то, не говоря ни слова, завел шкатулку. Проделав свои привычные сто одно па, моя мать остановилась и увидела перед собой чьё-то незнакомое, вернее, неуловимо знакомое, но сразу неузнанное лицо. Это не был человек Зегресов. Это вообще не был мавр. Лицо его до самых голубых глаз заросло рыжеватой бородой, нос был перебит, а на щеке буквой "Y" распластался замысловатый шрам.
«Ты помнишь меня?» – спросил он. И, спохватившись, добавил: «Впрочем, что я спрашиваю, ты ведь безмолвна. Я тот, кого ты и Жануарий называли Виктором. У меня была большая обида и на тебя, и на Жануария. Но когда я увидел здесь твоё несчастное полунагое тело, сотрясаемое непотребными танцами в угоду маврам, я простил тебе всё. Я готов помочь тебе, но ты должна дать мне клятву, что станешь моей женой.»
Разумеется, в тот момент моя мать была готова пойти замуж хоть за прокажённого, лишь бы бежать из колдовского заточения. Вот чего она понять не могла – как принести клятву Виктору, ведь она не властна над речью?
Словно бы отвечая её мыслям, Виктор сказал: «У моего хозяина, нечестивого Фатара, есть бумага, которую он называет „зерцалом мыслей“. Я уже давно похитил один лист этой бумаги и пометил его кровью, взятой от твоего тела. Помысли клятву – и „зерцало мыслей“ отразит её.»
С этими словами Виктор развернул перед моей матерью лимонно-желтый лист.
«Я, Исидора, клянусь, что стану доброй супругой Виктору, хотя и не желаю этого», – вот что появилось на «зерцале мыслей» прежде, чем мать успела представить себе, как её рука выводит всё это пером.
