Александр Зорич - Карл, герцог
– Прекращай, Конни, – Мартин хотел, чтобы это прозвучало строго. Получилось – с унылой ленцой.
Дверь распахнулась и на пороге возник Поль-Антуан.
– Вот, мы тут с баронессой не поладили, – с объяснительной улыбкой сказал Мартин и положил руку на спину Констанцы, обтянутую неласковым корсетом сиреневого платья.
– Не смейте прикасаться к моей сестре! – прошипел Поль-Антуан.
– Вы что тут, сбесились на пару? – поинтересовался Мартин со всей возможной непринужденностью. – Мне бешеные шурья не нужны, слышишь, Поль-Антуан?
Не изменившись в лице, Поль-Антуан подошел к Мартину.
– Монсеньор Доминик! Вам не следует обращаться ко мне в подобных выражениях. Такие как Вы не должны жениться на таких девушках как Констанца. Ваши намеки я полагаю оскорбительными. Я вызываю Вас на поединок. И я убью Вас!
Решимость Поль-Антуана, злобное молчание затаившейся и враз переставшей реветь Констанцы почти убедили Мартина, но он предпринял ещё одну напрасную попытку.
– Поль-Антуан, ты что, не в своём уме? – Мартин несколько раз провел рукой перед глазами Поль-Антуана, как это обычно делают с ослепшими или психическими.
Но молниеносный Поль-Антуан отбил руку Мартина и врезал в лицо экс-коннетабля свой неплохо поставленный в миланской школе для мальчиков с милитарным уклоном хук.
Из рассеченной губы потекла кровь. Мартин, с трудом удержав равновесие, отступил на два шага. Скроив мину, какие делают женщины, когда хотят показать, что им невзаправду дурно, Мартин снял со спинки стула свою несвежую рубаху и промокнул ею кровь. Поль-Антуан, лицо которого вдруг на секунду стало по-мальчишески растерянным, вновь по-взрослому осатанел.
– Если Вы не согласитесь на честный поединок со свидетелями, я убью Вас так, прямо здесь, – заявил Поль-Антуан и потянулся к рукояти меча.
– В том-то же и пакость, Поль-Антуан, что у тебя не получится убить меня, а у меня не получиться убить тебя, потому, что я тебя люблю и не хочу, чтобы Констанца…
– Ваша любовь недорого стоит, – перебил Мартина Поль-Антуан и демонстративно сплюнул. Ненависть его была столь велика, что плевок долетел аж до стены, где висело зеркало, и неспешно пополз вниз по бревенчатым ухабам.
Нервически пригладив волосы, Мартин отвел взгляд. В камине бушевало пламя и многое множество углей плотоядно подмигивало ему двадцатью четырьмя тысячами сто двадцатью шестью тигровыми глазами. Кочерга, щипцы и совок отбрасывали долговязые тени.
– А впрочем, не исключено, что у тебя, Поль-Антуан, как раз получится.
Констанца демонстративно отвернулась и тогда Мартин снял совок с кованой стойки, присел на корточки, набрал углей и протянул совок Поль-Антуану.
5
Когда контуры его тени заполнились призрачной нестерпимо горячей оранжевой субстанцией, название которой он некогда встречал в «Сефер ха Зогаре», но теперь забыл, да и к чему оно, когда в сопровождении истошного визга Констанцы Поль-Антуан запрыгнул на кровать и содрал с гвоздика распятие, как учили его в миланской школе для мальчиков, и ему было очень совестно и очень страшно одновременно, когда всё это происходило, Мартин думал о глиняном проекте под названием «счастливая жизнь».
6
"После той истории с Королевой моя мать стала побаиваться Жануария.
Да и сам Жануарий изменялся. Он всё чаще лечил не словом и водой, а огнем и железом. Иногда он не спал по две-три ночи, а то ещё мог пролежать, не шевелясь, целый день на крыше госпитального флигеля, широко открыв глаза встречь жестокому солнцу Гранады. Не шевелясь, не дыша, не мигая. Как-то, в один из таких дней, моя мать подобралась к нему и, положив руку на его грудь, убедилась в том, о чём давно уже подозревала – когда Жануарий лежит вот так, его сердце не бьется.
Когда моей матери исполнилось двадцать лет, в приюте святой Бригитты вновь появился Али из рода Зегресов. Представь, он приехал повидать мою мать. Они уединились в патио, невысокая ограда которого была вымощена красными, зелеными, белыми и черными плитами.
Али сказал: «Мне запомнились твои ласковые прикосновения, когда ты промывала мою рану целебными настоями. Всё это время я искал в Гранаде свою любовь, но не мог найти её. Наши женщины хороши, но они либо застенчивы и пугливы, как серны, либо развратны, словно зайчихи. В Гранаде легко утолить похоть, но тяжело найти любовь.»
«Я согласна», – ответила моя мать и приняла от ликующего Али стихи, посвященные её улыбке, которая как серебряный серп луны в просвете меж тучами. И её грудям, которые как плоды Эдема: ароматны и недоступны взорам грешников.
То был бы очень хороший день, если бы он окончился в тот же миг и молодые влюбленные пробудились на другом краю света, где не живут ни злые дервиши, ни могущественные Абенсеррахи.
Но вслед за тем мигом пришел следующий и в патио появился третий.
«Слова в твоих стихах, как пауки в кувшине, – сказал насмешливый голос. – Они безобразны, противны Аллаху и они пожирают друг друга. Слыханное ли дело приравнять мясо смертной к божественному эфиру?»
Это был черноокий Альбаяльд из рода Абенсеррахов.
«Уж твоё мясо я не прировнял бы и к иблисовой колбасе», – сказал Али и обнажил клинок. Остальное должна была досказать его альфанга.
«Оставь этого щенка, Исидора», – сказал Альбаяльд. Он скрестил руки на груди в знак того, что не принимает вызов молодого Зегреса. «Семя и вино всечасно стучат в его пустую голову, – продолжал Альбаяльд. – Тебе нужен настоящий мужчина. Такой, как я: искушенный, ведающий цену словам, крови и женщинам. Я не посвящу тебе ни одного стиха, ни одного слова: потому что ты лучше любых слов.»
«Ты трус, – в сердцах сказал Али и острие его альфанги застыло у горла Альбаяльда. – Ты сказал слишком много слов, чтобы оправдать своё безмолвие, а достало бы четырех: „Я свинья и невежда“. Дерись или уходи.»
«Драться легко, – повел плечом Альбаяльд. – Но тяжело потом держать ответ пред Всеведущим за пролитую кровь.»
Альфанга в руке Али дрогнула. Он сказал: «Исидора, этот человек оскорбил тебя. Скажи одно слово и его нечестивый язык пойдет в корм собакам.»
«Нельзя убивать с стенах приюта святой Бригитты», – сказала моя мать, и её слова могли значить что угодно.
«Да, – согласился Али. – Я убью Абенсерраха за воротами.»
Моя мать не ответила ни «да», ни «нет». В глубине души она знала, что если дело кончится миром, оба мужчины уйдут из её жизни. Они вместе сходят в злачное место, посмеются над минутным помутнением рассудка, и всё забудется. Но если один убьет другого, пролитая кровь навеки свяжет победителя с нею.
Альбаяльд сразу понял это по её молчанию и сказал: «Исидора, я думал, что ты сможешь стать мне хорошей женой, но прежде глаза мои были полны песка. Сухие слезы омыли их и теперь я вижу, что ты недостойна моей любви.»
