Никки Каллен - Арена
Утром Луций отвёз его в ратушу — Снег собирался опять поговорить с Эсме и посидеть в архиве; поискать, были ли в старых «Арклоу пост» упоминания о подростковых и детских смертях, нескольких за одну неделю, — хотя бы про тех мальчика и девочку, которые покончили с собой; Эсме встретила его с радостью; номер был сдан в печать, и ей было скучно: «кофе?»
— Расскажите мне про Анри Дамьера, — попросил Снег.
— Анри был талантлив; он иногда писал мне даже что-то в газету — городские новости про шахматные турниры в парке, про новые фильмы книги, ну и интервью с учителями и школьными тренерами; очень славные тексты, складные, лёгкие, остроумные; даже не поверишь, что мальчику было семнадцать… Но он всё-таки был не журналистом, а писателем; ему нравилось именно придумывать истории; цеплять какую-то вещь, какое-то движение, слово — и сразу же у него расцветала новелла; представляете? У него были отдельные блокноты для сюжетов. Про летающих девушек в красных платьях, про парней, превращавшихся в кошек; мне он очень нравился. Я отправила его рассказ — он есть в подшивках, «Вербное воскресенье» — такой нуарчик — на премию Кайла Маклахлана; прочитала о ней в Интернете; подумала: почему нет? И он получил её, вот было здорово. Я подарила ему бутылку жутко дорогущего шампанского; сказала, пусть держит её до Нобелевской; и сигариллы — он покуривал тайком от родителей. А он купил всем подарков и машину, такую винтажную, маленькую, ярко-жёлтую; и собрался на ней после школы в путешествие. У него была чудесная девушка: яркая, красивая, с красными волосами; она катается на коньках; на год старше его; я всё подшучивала; но у них всё было так серьёзно — думаю, даже секс. Он был ребёнком от Бога… и мне очень жаль.
Снег сел в архиве — несколько соседних комнат с красными лампами, красными стенами, красным паласом на полу; полки все в подшивках — аккуратно, год за годом; «Арклоу пост» насчитывала уже семьдесят девять лет; городу же исполнилось девяносто; Снег вздохнул, запустил пальцы в волосы и решил начать с последних — крутить время назад; прочитал некрологи Анри, Хелене; заметку о том, что на свалке нашли трупы Ганса и Гретель; потом прочитал рассказ Анри «Вербное воскресенье»: наёмный убийца получил заказ на человека, но никак не может убить его, потому что тот везде ходит с маленьким белокурым мальчиком; «а я не убиваю детей», — говорит он по телефону заказчикам; потом, наконец, застаёт жертву без ребёнка — жертва с женщиной; «Алессандро улыбнулся и открыл дверь. Почти всю спальню занимала большая белоснежная кровать, на кровати лежали мужчина — тот, который ему был нужен давно, — и женщина, молодая, тонкая, с яркой красной помадой. Мужчина привстал на постели, вытянул смуглую руку, будто закрываясь, и упал обратно: фонтан крови брызнул из его рта. Карие глаза женщины расширились, закричать она не успела. Рука её с ярко-красными ногтями глухо стукнулась о белый пушистый ковёр. Он сел на постель. Закрыл лицо рукой. Он очень сильно устал. Потом сквозь пальцы увидел себя. Напротив висело зеркало — огромное, во всю стену, номер для извращенцев. Он смотрел и смотрел; вдруг увидел позади себя, в тёмном проёме двери, мальчика. Мальчик стоял молча, его детское лицо было, как у статуи, бледным и перламутровым, волосы сияли, словно нимб, темнели сапфировой синевой глаза. Он был в голубой байковой пижаме и держал за заднюю лапу огромного белого плюшевого медведя, который лежал на полу…»; ну и дальше уже кто-то заказал Алессандро — и он теперь везде ходит с этим мальчиком, чтобы но убили; Снег улыбнулся: похоже, в этом городе обожают гангстеров; нашёл ещё один рассказ, «Белые цветы», — про юношу, который очень долго болел в раннем детстве, и всё, что помнит, — это белая комната, с белой мебелью, постелью, занавесками на окнах, белыми цветами на столике у кровати; каждый день свежие; и пока он болел, он всё время смотрел на эти цветы; они его зачаровывали; абсолютной своей белизной, безоттеночностью; и теперь он уже старый человек, и понимает, что эти цветы — самое яркое его воспоминание; рассказ тронул Снега своей неопытностью и проницательностью; прочитал рецензии на первый спектакль театра «Песочные часы», прочитал репортаж с его открытия; долго смотрел на фотографию — Ним, Жюстен, Ив, Эжен и Ноэль; спектакль шел по пьесе Шварца «Тень», очень странный, авторский; дети в зале кричали от страха. Проходили часы, Эсме несколько раз заглядывала, приносила кофе, карамельный, со сливками, не жадничала, и булочки — слоёные, французские, с яблоками, персиками, грушей; Снег прочитал о пожаре театра; фото оказались действительно страшными; труппа проводила репетицию, там было что-то с дымом, туманом, и они решили, что так и надо, и погибли, угорели; спасся только сторож; а потом — двумя месяцами ранее — вдруг увидел некрологи на трёх детей сразу; два мальчика и девочка — пятнадцать, четырнадцать и восемь лет; и в следующем номере — ещё два: две девочки — семнадцать и пять; «чёрт, — подумал Снег, — вот оно»; и смотрел-смотрел дальше; рецензия на спектакль ещё целого театра, фотография труппы… Снег пролистнул, потом вздрогнул, вернул обратно — не может быть, совпадение: среди людей, умерших двадцать пять лет назад в пожаре, лицо Нима — точь-в-точь — чёрные глаза, тяжёлые брови, изогнутые и надменные, как у богини Лианы на картинах классицистов, губы; Снег подумал, отпил кофе; сделал закладку; сердце будто остановилось от страха; слишком уж это невероятно; продолжил искать — старые подшивки, двадцать лет назад, двадцать пять; ему казалось, он скоро сойдёт с ума от этих пыльных газет, размытых фотографий; хотя вообще он любил сидеть в архивах. Вот они, некрологи, опять — чёрные рамки; две сестрёнки заблудились в лесу, разодраны зверем; мальчик утонул в школьном бассейне; раздел «Театр»: пьеса Уильямса «Стеклянный зверинец», опять труппа, молодые, привлекательные, — и среди них вновь это надменное лицо с чёрными глазами; и потом — спустя ещё пятнадцать лет; и снова детские смерти: мальчик и девочка разбились на машине, девочка перерезала себе вены в ванной, оставила дневник, а её подруга наелась маминых снотворных таблеток — влюблены были, наверное… Снег закрыл глаза, сжал виски; в комнате стало нестерпимо холодно; он почувствовал, что замерзает, открыл глаза, с губ срывался пар, края манжет, на которые он дышал, заиндевели.
— Снег, — дверь архива открылась — за окном была уже почти ночь, Эсме держала в руках телефонную трубку, рот её, накрашенный, красный, как пион, дрожал. В комнату сразу вернулась плюсовая температура. Это… это Луций. Он говорит, что… ещё одна девочка пропала.
Снег встал и взял трубку.
— Луций?
