Стивен Эриксон - Охотники за Костями
— Ее дыхание недостаточно сладко для тебя? Весьма силен, можешь противиться. Ей нужно будет понять, кто ты такой. Прежде, — губы искривились еще сильнее, — прежде чем мы убьем тебя.
— Серая Богиня не знает, кто я такой. Потому что я отвернулся от нее. Она бессильна передо мной.
Страховид вздрогнул: — В твоих глазах… зверь. Покажи себя, малазанин. Ты не такой, как все.
— Скажи ей, что я пришел с предложением.
Мужчина склонил голову набок: — Ты решил подразнить Богиню?
— Можно и так сказать. Но у нас мало времени.
— Мало? Почему же?
— Проведи меня к ней, и я объясню. Скорее!
— Она не боится тебя.
— Отлично.
Мужчина еще некоторое время смотрел на Парана. Затем взмахнул серпом. — Иди за мной.
* * *Торахвель Делат за свою жизнь преклоняла колени перед многими алтарями и открыла несомненную истину. То, чему поклоняются, является всего лишь отражением поклоняющихся. Каким бы благим ни был бог, его искажают миллионы масок, слепленных из тайных страстей, желаний, радостей и страхов людей, лицемерно изображающих почтение и покорность.
Верующие тонут в вере, служители растворяются в служении.
Но есть и иная истина, вроде бы противоречащая первой. Чем добрее и благороднее бог, тем злее и свирепее поклонники, ибо им приходится удерживать уверенность, подавлять несогласных лишь силой собственной воли. Они будут убивать, будут пытать во имя божье; они изгонят конфликт из своих сердец и будут спокойны даже с окровавленными руками.
Руки самой Торахвели покрыты кровью — сейчас скорее фигурально, но в прошлом… Она старалась заполнить некую дыру в душе, она тонула и растворялась, отыскивая внешнюю "руку спасения", искала то, чего не могла найти в себе самой. Касания божьих рук, были ли те боги любвеобильными или жестокими, казались ей одинаковыми. Она едва чувствовала их сквозь онемелую одержимость своих желаний.
На нынешний путь она ступила так же легко, как на множество иных; однако на этот раз, кажется, выхода не найти. Ее глаза не видели никаких альтернатив, никаких шансов. Первые нити паутины, в которую угодила она, свились пятнадцать месяцев назад в городе Карашимеше на берегу внутреннего моря Карас, который она выбрала как место жительства. Она сама, поддавшись соблазну пассивности, позволяла сети все сильнее обвивать ее.
Соблазн исходил от Серой Богини, ставшей духовной любовницей ядовитого Скованного Бога. Сладость оправдания пороков была так приятна. "И так опасна. Для нас обоих". Она думала об этом, бредя за Бридтоком по Галерее Славы в трансепт. Как будто обоих влекла незримая, но прочная веревка. Сожаление пришло слишком поздно. Если вообще пришло.
"Возможно, это вполне подходящий конец для дуры, не понявшей, ради чего следует жить".
Сила Серой Богини клубилась вокруг входа, пуская серые щупальца. Она столь ядовита, что гниет и крошится даже камень.
У порога Торахвель и Бридтока поджидали остальные служители злосчастного культа. Септуне Анабин из Омари и Средал Пурту, бежавший год назад из И'Гатана после неудачной попытки убить малазанскую ведьму Воробушек. Они оба выглядели иссохшими — субстанция их душ выпита, растворилась в ядовитых миазмах, как соль в воде. В глазах светится панический ужас.
— Срибин умер, — зашептал Септуне. — Она выберет еще кого-то.
И она выбрала.
Невидимая рука, громадная, когтистая — больше пальцев, чем может вообразить здравый рассудок — схватила грудь Торахвели, оттащив ее от остальных. Они сжались, на лицах выразились сочувствие и облегчение. Облегчение явно перевешивало. По жилам Торахвели прокатилась ярость. Она отчаянно боролась, покидая алтарную комнату; глаза обожгло кислым чумным туманом, когда она подняла взор на Полиэль.
И увидела голод, желание.
Боль взорвалась в теле — и отступила. Когти втягивались, рука оставила ее.
Торахвель встала коленями на мозаичный пол, бессильно растянулась в луже своего пота.
"Думай, о чем молишь. Думай, чего ищешь".
В Галерее Славы послышался приближающийся стук копыт.
"Всадник? Что — кто осмелился — о боги! Благодарю тебя, кто бы ты ни был. Благодарю". Она еще не упала за край. Вдох, еще — несколько мгновений…
* * *Оскалившийся Страховид оттолкнул жрецов плечом. Паран поглядел на согбенные, дрожащие фигурки и нахмурился: все трое упали перед ним на колени, склонили головы.
— Чем они больны? — спросил он.
Лающий смех Страховида всколыхнул застоявшийся воздух. — Отлично сказано, чужак. В тебе есть стальной стержень. Отдаю должное.
"Идиот. Я не шутил".
— Сойди с клятого коня, — сказал Страховид, заслоняя вход. Он облизнул уродливые губы, крепче сжал рукоять серпа.
— Даже не подумаю. Зная твою любовь к лошадям…
— Ты не можешь ВЪЕХАТЬ в алтарный зал!
— Отойди. Мой мерин не кусается — предпочитает бить копытами. Скажу честно — хруст костей приводит его в восторг.
Конь двинулся к дверям, раздувая ноздри и мотая головой. Страховид попятился, оскалив кривые зубы, и зашипел: — Ты не чуешь ее гнев? Ее ярость? О, глупец!
— А она чует мой гнев?
Паран пригнулся, когда мерин прошел в двери, и тут же выпрямился. На плитах пола извивались женщина — темная кожа покрыта потом, длинные ноги и руки трясутся. Вокруг плавали кольца чумного воздуха, нежно касаясь тела — будто поцелуи любовника.
За телом женщины начинались ступени подножия. На них валялись осколки алтаря. В центре возвышения на месте алтаря стоял трон из перекрученных, уродливых костей. Сидящая на нем излучала такую силу, что ее было плохо видно. Длинные, сочащиеся ядом руки, обнаженный торс, сморщенный, потерявший признаки женского пола; ноги, казалось, имели слишком много суставов, а стопы походили на лапы энкар'ала — широкие, с тремя когтями. Глаза Полиэли стали мерцающими в середине черных провалов точками. Потрескавшиеся, истекающие вонючей слизью губы растянулись в улыбке.
— Солтейкен, — тонким голоском сказала богиня, — не пугай меня. Я было подумала… но нет, ты для меня ничто.
— Богиня, — ответил Паран, выпрямив спину. — Я отвернулся от тебя. Это мой выбор, и ты видишь лишь то, что я позволяю тебе видеть.
— Кто ты? Или что ты?
— В обычных обстоятельствах, Полиэль, я всего лишь арбитр. Я пришел сделать приношение.
— Так ты понимаешь сокрытую истину? Кровь была ИХ путем. И мы решили ее отравить.
Паран нахмурился — и пожал плечами, засовывая руку в складки плаща. — Вот мой дар, — сказал он и заколебался. — Сожалею, Полиэль, но обстоятельства… необычные.
