Елизавета Манова - Рукопись Бэрсара
— Я не привела.
Я не стал отвечать, и она вдруг вспыхнула и опустила глаза.
— А потом?
Она на меня не смотрела.
— Многих похватали, а к другим следок. Я сперва у Ваоры жила. А вчера иду — а у ней знак на воротах.
— Так и бродишь со вчерашнего дня?
Суил кивнула.
— Тогда поживи тут. Место тихое.
— А старуха?
— Она сама будет рада. Только… — я замялся: а вдруг Суил испугается и уйдёт, ведь в Квайре безумие считают заразным? — только она забывается от старости. Вздумала, что я — её сын… покойный. Ладно, пусть потешится.
Суил вскинула на меня глаза и сразу опять опустила. Никогда прежде я не видел её смущённой.
Старуха, ворча, принесла из сеней котелок, я подхватил его и поставил на печь. Раздул огонь, подкинул дров и взял Синар за руку.
— Матушка, будь так добра, приюти Суил! Беда у неё, и деться ей некуда.
— Господь знает, что ты порешь, Равл! — в сердцах сказала моя приёмная мать. — А то я девку в ночь из дома выгоню! Живи сколько хочешь, милая, места не пролежит. Только гляди, девка, чтоб без греха! Я этого не люблю!
Суил зарделась, а я поспешно сказал:
— Что ты, матушка! Она моему лучшему другу племянница.
— А! Знаю вас, мужиков! Для вас родни нет! — и тут же захлопотала вокруг Суил. — Что стоишь, девка, скидывай сатар. Ишь, прозябла-то, всю трясёт! Ой, благость господня! Да ты, никак, всю юбку вымочила! Да уйди ты, греховодник, чего уставился!
Я вышел на крыльцо, вдохнул обжигающий воздух, и нежность к этому миру захлестнула меня. Прекрасны были безлунная ночь и режущий ветер, и колющий щеки снег — все было прекрасно в этом прекрасном мире.
Утром я дал старухе денег и велел сходить на базар.
— Гляди, матушка, не обмолвись обо мне, — предупредил я её. — Нынче вешают всех, кто в Лагаре бывал, а я, как на грех, оттуда.
— Ой, благость господня! — перепугалась Синар. — Слова не молвлю, сыночек! Ты дверь-то заложи, схоронися!
Насилу я её выпроводил и вернулся к Суил.
— Рассказывай, птичка. Почему ты ушла из дому?
Не об этом бы сейчас говорить! Стать на колени, взять её руки и уткнуться в них лицом. Стоять так и рассказывать, о том, как плохо было мне без неё и как хорошо, когда она здесь. Но я только вздохнул:
— Дигил бывал на хуторе?
— На хуторе не бывал, а в лицо знает. Вовсе не того, Тилар. Наша-то семья и так на глазу, а как Карт с дядь Огилом ушёл, вовсе взъелись. Спасибо, люди нас берегут. Ночью-то из деревни парнишка прибежал: солдаты, мол, пожаловали, поутру на хуторе будут. Мы с матушкой и порешили, что мне уходить. Матушка скажет, что я с первых холодов в услуженье пошла, и родичи подтвердят, давно сговорено.
— Он многих знает?
— Знает, сколь ему положено, да, видать, кто-то ещё заговорил. Я уж упредила, кого могла, да в город мне ходу нет, в воротах поймают.
— Может быть, я?
— Нет, Тилар! Не по тебе дело. Ты и врать-то толком не умеешь!
— Ну, на безрыбье… Помощи ждать неоткуда. Огил ушёл в Бассот.
Она вскрикнула и испуганно зажала рот ладонью.
— До весны, считай, все. Сходить?
— Не выйдет, Тилар. Они ж тебя не знают. Нынче-то и своему не больно поверят, а чужому подавно.
— Значит, тогда Ирсал…
— Кто?
Я поглядел на Суил: притворяется? Нет. В самом деле не знает. Ох, как скверно! Это значит, что в наше убежище ведёт ещё один след… откуда? За себя я почти не боялся, но Суил… Нет! Я должен её спасти. Если даже придётся выводить из-под удара всю сеть Баруфа… ну, так я это сделаю, чёрт возьми!
Я пошёл в свой угол и сел за работу. Надо собраться. Не могу я думать ни о чём, кроме Суил.
Возвратилась Синар, подозрительно покосилась на нас, но я работал, а Суил усердно чинила юбку, и она, подобрев, принялась за стряпню. Суил тут же кинулась ей помогать. А я ждал. Чёртов Ирсал, когда он придёт?
Все тянулся день. Еле-еле ползли расплющенные минуты, оставляя холодный след на душе. И всё-таки они уползли, зарозовел морозный узор на оконце, и на крыльце, наконец, затоптались шаги.
Ирсал без стука ввалился в дверь и встал на пороге.
Глянул на меня, На Синар, на застывшую у печки Суил, ухмыльнулся:
— Что, никак семьёй обзавёлся?
— А это ещё кто? — уперев руки в бока, грозно спросила Синар.
— Как же, родня. Твоего брата жены племянник.
— А хоть и родня! Аль тебя, малый, мать-отец не учили, что, коль в дом вошёл, так хозяев надо приветить?
Я глянул на Ирсала и стиснул зубы. Длинная физиономия вытянулась вдвое, челюсть отвисла, а глаза полезли на лоб.
— Да что это с ним, сынок? — спросила старуха. — Аль блажной?
— С ним бывает, матушка, — еле выдавил я. — В-воды человеку дайте!
Ирсал дико глянул на ковшик, взял в дрожащие руки, отпил, стуча зубами о край.
— Садись, Ирсал. А матушка права — старших уважать надо.
Он безропотно сел.
— Ты б, матушка, показала гостье, где мы воду берём. Не гневайся, у нас мужской разговор.
— И то правда, сынок, — с облегчением засуетилась она. — Давай, девка, бери ведра.
Я услыхал, как в сенях она сказала Суил:
— Я их, таких-то, до смерти боюсь! — и это было все. Я хохотал взахлёб, до слез, до удушья. Ирсал долго тупо глядел на меня и сипло спросил, наконец:
— Ты чего, колдун?
— А что, и тебя полечить?
Он дёрнулся от меня, и я улёгся на стол.
— Ну чего ржёшь? — спросил он жалобно. — Только скажи!
— О-ох! Да нет, Ирсал, не трусь. Не колдун. Кое-что умею, это так. Давай, выпей ещё водички и будем о деле говорить.
— Чего тебе надо?
— Беда у нас, Ирсал. Взяли нашего связного, и он многих выдал.
— То ваша беда, не наша.
— Как сказать. Вот ты на гостью мою косишься, а она пришла меня стеречь.
— А мне… — начал и осёкся: — И нашла тебя?
— Как видишь. Много ваших обо мне знают?
— Так возьми да спроси, кто надоумил! А то, гляди, сам возьмусь!
— Не спеши, Ирсал! Сперва подумай: стоит ли меня врагом иметь?
Он не то, что побледнел — позеленел от страха и всё-таки пробормотал, что нечего, мол, его пугать, не таких видел.
— Врёшь! Таких, как я, ты не видел. Негде тебе было таких видеть. Да не трясись ты, я с тобой ещё ничего не сделал!
Он провёл по лицу ладонью, хрипло выругался и устало сказал:
— Чего взбеленился? Не трону я её, раз не велишь. У нас поищу. Не найдут тебя.
— А я что, за себя боюсь? Не так все просто.
Он усмехнулся.
— А чего тут хитрого? Ты Хозяину служишь, а у нас своя забота.
— А тебе чем тебе Охотник не подходит?
Он невольно оглянулся, услыхав запретное имя, но ответил бесстрашно и сурово:
— Сам из богатых и для богатых старается. У него все хозяева друзья-приятели. И так чёрному люду нет житья, а он ещё пуще зажмёт.
— Резонно. Тогда такой вопрос: ты понимаешь, что делается в Квайре?
