Елена Хаецкая - Здесь был Баранов
– Да, – сказал Баранов.
– Заявление сделано вами с полной ответственностью?
– Да, – повторил Дима. – Где подписать?
– У меня диктофон. Вашего речевого заявления достаточно. В случае попытки оспорить будет проведена голосовая экспертиза.
– Ясно, – сказал Дима. – В чем еще я должен признаться?
– Между нами, – Некрасов щелкнул кнопкой и выключил диктофон, – для чего вам понадобилось возвращаться? На самом деле?
– К другу, – коротко объяснил Баранов.
Некрасов опять включил диктофон.
– Я знаю, что следующий вопрос может вам показаться как бы противоречащим вашему представлению о честности, однако прошу учитывать ситуацию. Назовите ваших сообщников. Кто помог вам вынести машину из подвала?
– Никто, – не моргнув глазом сказал Баранов.
– В таком случае, объясните, каким образом ключи…
– Я их украл, – перебил Баранов. – В интернате это легче легкого. Здесь же все честные. Запирают ящики и двери больше по традиции, а за ключами вообще не следят.
– Это заявление вы делаете с осознанием своей ответственности?
– Да.
– Теперь о роли в вашей авантюре директора Эрмитажа Вишнякова Евгения Петровича.
Дима махнул рукой.
– Валяйте, – молвил он беспечно.
– Давно ли вы знакомы?
– Дней десять по здешнему счету.
– При каких обстоятельствах произошло знакомство?
– Случайно. Я хотел пожертвовать в музей монеты.
– Директор Вишняков подозревается в том, что позволил вам спрятать машину времени у него, поскольку рассчитывал на предметы материальной культуры, которые вы обещали привезти ему из прошлого. Так ли это?
– Нет, – Дима зевнул. – Во-первых, я не собирался возвращаться сюда… Это он вам рассказал – что он добровольно?
Некрасов опять выключил диктофон.
– Да.
– Соврал, – заявил Дима.
Новый щелчок кнопки – запись пошла.
– Почему же он вам содействовал?
– Я его запугал, – сообщил Баранов. – Он до сих пор меня боится, вот и наговаривает на себя. У меня есть связи… Друзья родителей живы и сейчас занимают высокие посты. Вы ведь и это проверили? Кроме того, в интернате старшеклассникам разрешают носить оружие.
– В подобной ситуации для него было бы естественно донести на вас, – усомнился Некрасов.
– А разве он этого не сделал? – удивился Дима. – Во всяком случае, согласия этого интеллигента я не спрашивал. Поступил как счел нужным. Место показалось мне надежным, вот и… Вы записываете? Это ответственное заявление.
Некрасов пожал Диме руку, поблагодарил за содействие и обещал, со своей стороны, добиваться для Баранова условного срока.
– Судимости, конечно, не избежать, это пятно на всю жизнь, – вздохнул он, – но в тюрьме вы сидеть не будете, это я устрою.
Вот так и случилось, что Баранов Вадим Алексеевич, пятнадцати лет, был отчислен из интерната и из СЮКа, судим сперва спецкомиссией, которая признала его категорически негодным для космической службы, а затем и комиссией по делам несовершеннолетних. На несколько лет он совершенно исчез из поля зрения своих одноклассников. Сюковцы проходили последние тесты перед полетом и сдавали промежуточные экзамены и нормативы, в то время как Баранов был переселен в бараки на окраину города и приписан к городскому моргу, где и проходил обязательную госслужбу.
Покровителем и наставником Баранова сделался добрый, многоопытный и сильнопоющий дядя Коля. Он приохотил Диму к разбавленному теплому спирту, преподал несколько бесценных уроков по раздобыванию закусок и ведению хозяйства в экстремальных условиях, обучил ремеслу служителя морга. Если уж говорить честно, то дядя Коля захватил Баранова в форменное рабство: Дима кормил и поил старшего товарища, стирал ему одежду, отоваривал его талоны, выстаивая огромные очереди, и делал уборку. За это дядя Коля вел с ним философские беседы, вообще передавал жизненный опыт, а также пересказывал, с собственными комментариями, прочитанное.
Настоящая беда настала после того, как срок госслужбы у Баранова вышел. Из морга его уволили почти сразу – за лень и пьянство (а заодно попросили и дядю Колю). В жилплощади отказали одновременно с увольнением, и прописка таким образом пропала. Дядя Коля, не унывая, устроился дворником и обрел пристанище на хлебах одинокой заведующей коммунальным хозяйством микрорайона. В этой новой идиллии для Баранова места не нашлось, и Дима оказался на улице.
В те дни он пил каждый день, и жизнь виделась ему сквозь плотный туман. Иногда Дима трезвел, и тогда мир делался странным: четким и сереньким, как на традиционной фотографии. Но стоило ему выпить – и возвращались цветные краски, мутно размазанные вокруг. Они скрадывали реальность и делали ее сносной.
Днем он шлялся по городу, продираясь сквозь дурман и гнилой снег, а ночевать шел на вокзал. Баранов заворачивался в свое шерстяное сюковское одеяло и отключался до пяти утра. В пять его регулярно сгоняла уборщица. Неутомимая женщина начинала свой трудовой день с того, что шлепала на пол грязную мокрую тряпку с таким расчетом, чтобы непременно задеть Диму по лицу. Он безмолвно поднимался, сворачивал одеяло, заталкивал его в пакет, пакет – в авоську, и уходил в туман и сырость.
И вот однажды из этого тумана возник неведомо как отыскавший его Вишняков. Он держался безукоризненно вежливо и упорно не обращал ни малейшего внимания ни на внешний вид Димы, ни на то прискорбное обстоятельство, что Баранов вдребезги пьян.
– Вадим Алексеевич, если не ошибаюсь? – произнес, раздвигая волны густого мрака, Вишняков.
Дима остановился посреди тротуара. Сырость хлюпала у него в ботинках, холод щипал под мышками, но сквозь спиртные пары это почти не проникало в барановское сознание.
– Чего тебе? – вопросил Баранов. – Мы знакомы?
– Разумеется, – сказал директор Эрмитажа.
– А чего надо? – опять спросил Баранов.
Вишняков плотнее закутался в шарф – этот красный куцый шарфик почему-то особенно раздражал Диму – и предложил:
– Не могли бы мы пойти куда-нибудь? Здесь холодно.
Дима замычал, всем своим видом демонстрируя самую злую иронию.
Вишняков невозмутимо добавил:
– Я предложил бы вам зайти ко мне, если вы не против.
– А не потревожу? – осклабился Дима, однако побрел следом за красным шарфиком. Поначалу ему было все равно, куда идти и с кем разговаривать, но затем, в тепле, выпив крепкого чаю, он вдруг раскис. Сам не ожидал от себя такого. Дядя Коля всегда обходился с ним строго и всяких там нежностей-откровенностей крайне не добрял, чуть что – пресекал сразу. А Вишняков, как и в первую их встречу, слушал внимательно и спокойно; казалось, что ему можно рассказать решительно все. И Баранов, захлебываясь и то и дело пьяно, устало засыпая, выговаривался – впервые за все эти годы.
