Ахэнне - Принцип подобия
— Слушай, я уже привык, что тебя болтуном не назовешь, но… в чем дело? Ты отлично выкрутился там, ну, с охранниками… и отцом, — Целест взял холодную ладонь в свою, улыбнулся. — Ты спас нас всех. Я разбираюсь в… воздействиях. Они теперь Вербену не тронут, ты хорошо им промыл мозги…
Кажется, последнего не стоило говорить. Рони выдернул руку с нехарактерной резкостью. Сел на полу и отвернулся от Целеста, закрывая ладонями глаза. И кажется, Целест понимал значение этого жеста…
— Рони?
— Мозгожор.
— Ох, ёпт, — ничего корректнее Целесту в голову не пришло. Хотелось пинать дверь и материться. "Твою мать, хорошего мальчика из вшивой деревеньки обозвали "мозгожором" — мировая скорбь и трагедия…" — Это все?
— Недостаточно? — Рони припомнил испуганное и немного брезгливое выражение лица Элоизы — уголок ярко-коралловых губ поджат, и она готова отплевываться, будто на язык попала тухлятина. Мозгожор. Чудовище. Порой чудовища рвут на части врагов, но то не отменяет острых когтей, желтых клыков, ядовитой слюны и вони из пасти.
— Ну… Рони… — Целест растерянно покусал указательный палец жестом-привычкой, словно в розово-желтом пушистом кресле сестры. — Магнитов не любят, потому что да, мы убийцы. И мы сильнее обычных людей. Люди побаиваются тех, кто обладает недоступной им силой. Меня в детстве обучали Знанию Восстановленному, так вот, старого Бога распяли на кресте за то, что он был подобен мистикам и воинам сразу. А потом две тысячи лет поклонялись ему. По крайней мере, в нас не пытаются вбить гвозди.
Среди тишины потрескивали разряды "плесени"-нейтрасети. Иззелена-черные искры пробегали и осыпались; камера облизывалась на пленников и жаждала испить до дна. Целест в очередной раз погрыз палец.
Подействовало? Не лучшее время для проповеди, не лучшее время для поддержки боевого духа.
Рони развернулся к нему всем телом.
— А ты? — спросил он. — Ты меня боишься? Элоиза — да. Или… — он задумался, подбирая сравнение. — У нас ставили мышеловки. И каждое утро, обычно женщины и девушки, собирали и выбрасывали дохлых мышей. Они держали грызунов за хвосты и кривились. Вот и Элоиза…
Он мотнул головой, не договорил.
— А ты?
— Нет, — растерянно отвечал Целест, но отступил на полшага. — С чего бы?
— Ты вытащил меня там, в саду. Ты спас меня минимум дважды. Мистиков обзывают "мозгожорами", но если позволишь, я покажу, что еще могут мистики…
Точно на электронной прокрутке мелькнули описания и предупреждения. Мистик способен свести с ума, гласили они, выжечь нервные узлы и отшвырнуть "отключенным" или просто пускающим слюни идиотом, навеки запереть среди худших кошмаров, где смерть — благословение.
Затем Целест кивнул.
Чужой разум вторгся толстой иглой. Целест хмыкнул, его передернуло: не самое приятное ощущение, будто под черепом вырос чужой глаз. Рони улыбнулся: расслабься, и тогда Целест махнул рукой, растянулся на полу в позе морской звезды. Делай, что пожелаешь.
Наслаждение нахлынуло искристым потоком — ошеломляло, переполняло даже; Целест тихонько застонал, сжал в кулаках ткань рваных брюк; глаза его закатились, будто в обмороке, а губы заалели от прихлынувшей крови. Он выгнулся навстречу экстазу.
Отдельных "картинок" не мог разобрать. Покой и возбуждение, сродни сексуальному, расслабление и восхитительная напряженность каждого нерва; видения мелькали коловертью, смазано, но непостижимым образом ему удавалось прочувствовать каждое, словно смаковать дорогое вино. Сладкая тоска и ароматная горечь — апельсиновая корка, сахарная вата и теплое молоко. И в финале — бархатистая влажная темнота. Абсолют.
Целест никогда не вернулся бы оттуда добровольно. Потребуй с него дар, разум, душу — он отсыпал бы щедро, как медяки на празднестве, в пьяном угаре. Только бы остаться среди розово-черной тьмы.
Он разозлился, когда услышал Рони:
— Все. Довольно.
— Твою… Рони! Что это было? — Целест приподнялся на локтях. Со стыдом ощутил, как спереди липнет, будто после "мокрого" сна; скрестил ноги.
— Я вернул тебя в материнскую утробу. Говорят, нет счастливей нерожденного младенца…
"И это правда", одними губами выговорил Целест, чересчур слабый, чтобы подняться на ноги. Он сел на полу, растирал затекшие колени и заново воспринимал холод, затхлый смрад, голод и грязь на коже и волосах.
Рони подарил ему блаженство… подарил? Или напомнил… лучше бы не вспоминать.
"Мистики все-таки опасны", — подумал он, но то была спокойная мысль. Покачиваясь, Целест встал со своего неуютного ложа, хлопнул Рони по плечу, приобнял его:
— Спасибо. Было круто. Только…
"Не надо больше. Слишком тяжело возвращаться. Слишком легко попросить оставить там навсегда".
— Только чересчур.
У Рони вертелись на языке тысячи вопросов — примет ли Элоиза такой подарок, а может, иной, ведь "хороших" картинок много, больше, чем льдинок в мерзлом северном море; поймет ли она, откроется или… Но эмпат впитал эмоции Целеста, и смолчал.
Больше никогда, решил он. Больше никогда.
*
Ржавые петли скрипнули и тем вырвали из некрепкого сна. Целест скатился с мятого матраца-постели, замер на четвереньках, словно готовая к гонке борзая.
"Кто… пришел? Отключенные?"
На соседней лежанке Рони поднялся на локтях. Он облизал пересохшие губы, но объяснить Целесту не успел.
Первой в дверь вошла женщина лет сорока или старше, того типа, который уважительно именуют "маскулинным", а презрительно — "мужик в юбке". Коренастую сильную фигуру балахон Магнита скрывал, но по мускулистым рукам угадывалось и остальное. Целест едва удержался от присвиста: короткие волосы женщины вспыхивали огнем.
"Воин. Черт, каким же ресурсом надо обладать, чтобы постоянно поджигать волосы и охлаждать кожу?!", — он попятился. Нейтрасеть теперь не реагировала на жалкие эманации Целеста, черно-изумрудная повилика тянулась и обжигалась о неисчерпаемый источник.
Следом протиснулся грузный мужчина. Его раздутое тело вызывало неприятные ассоциации с весьма несвежим утопленником, обширная лысина поблескивала в травяно-зеленом освещении, будто обитая водорослями. Маленькие свиные глазки зацепили Рони, и тот съежился, словно придавленный массивной тушей.
"Главный мистик", понял Целест. Он сочувствовал напарнику: по крайней мере, женщина-воин не обжигает его. От эмпатии скрыться сложнее.
На фоне колоритных Магнитов, еще двое — какой-то кривенький и словно побитый молью человечек, беспрестанно поправляющий золотую оправу очков, и совсем уж непримечательный мужчина — мышиного цвета волосы, лучики морщин вокруг глаз и серый костюм, — терялись совершенно. Однако Целест сообразил, кто они.
