Ксения Медведевич - Сторож брату своему
— Покажешь мне, — твердо сказал Садун.
— Что покажу? — вздрогнул парс.
— Как оно все делается, — усмехнулся сабеец.
Разбойник цокнул языком и хлопнул по коленям — мол, что ж, как хочешь, человек из столицы.
караван аль-Амина,
следующий день
…Утро здесь походило на вечер, а в полдень становилось лишь незначительно светлее и теплее. Караван уходил вглубь плато, ветер крепчал. Мухаммад давно потерял представление о сторонах света и, спроси его, где кибла, он бы не ответил. Гул и свист усиливались к вечеру, а к утру опадали, словно воздух обессилевал и отчаивался в своем прибое.
Ученики шейха Джунайда — аль-Амин теперь был уверен, что это не наемники-айяры, а именно ученики, уж больно уверенные да смышленые — вычисляли направление киблы по мудреной ханьской штуке, коробочке с какой-то странной начинкой. В предутренних сумерках рассвет терялся, и Мухаммаду давно казалось, что солнце встает каждый раз с разных сторон. Еще он велел говорить ему, какой сегодня день от начала путешествия — потому что начал терять счет дням. Сегодня по пробуждении аль-Амину сказали, что восьмой.
Его тень, совсем тонкая и прозрачная, ложилась куда-то совсем не в ту сторону от молитвенного коврика.
— О Всевышний, Единый сущий, Милостивый и Справедливый, создавший небо и землю…
Похоже, и сегодня небо не прояснится. Хотя ему говорили, что на Мухсине другой погоды не бывает. Серые, похожие друг на друга, тягучие дни, — и непрестанно бьющий о камень, сводящий с ума ветер.
Впрочем, неправда. В скалах Мухсина было на что посмотреть — собственно, сами скалы. За сотни, а может, и тысячи лет секущий камни ветер превратил их в странный, болезненный инвентарь кривых подобий живых существ. Посмотришь на скалу — фу ты, да это ж собака лежит, положив толстолобую голову на лапы. А чуть двинешься на пару шагов в сторону — да ничего подобного, груда камней. Показывали Мухаммаду и корабли, и дворцы, и лодки-таййары, и льва, и даже змея-аждахака.
С кораблем, кстати, у него вышло целое приключение — едва не потерялся. Да как, чуть не с концами! Между скалами здесь росла зеленая, коротенькая, мягкая, радующая глаз и ладонь травка — и земля была ровной-ровной, словно ее сначала разгладили, а потом понатыкали этих странных причудливых скал. И надо же было ему оторваться от спутников — захотелось, видите ли, посмотреть на «корабль» с другой стороны. Ну, он и пошел. Оказалось, что пошел один — потом халифа клятвенно заверяли, что он исчез в один миг. «Как джинны взяли» — правильно в народе говорят. Ну так вот, он вышел — один — с другой стороны «корабля». Обошел камень — но почему-то оказался совершенно в другом месте. И в этом месте не было никого. Тогда он пошел обратно — и вышел еще шайтан знает куда.
Неизвестно, сколько времени аль-Амин бегал в этом сером свистящем воздухе среди скал — звал, орал, молился, призывал все Имена Всевышнего, пролезал в заросшие колючим кустарником проходы, царапался, с проклятиями обдирал с бороды и глаз паутину, снова орал. Нашли его потом, конечно, и двое Джунайдовых мюридов с поклонами умоляли соблюдать осторожность и ни на шаг не отходить от свиты. Но натерпелся Мухаммад так, что в тот вечер ему до крика захотелось выпить. Но вина в дорогу не брали — «на Мухсине нет источников для людей, мой повелитель, и каждая капля воды на счету». Аль-Амин слышал рассказы про хадж, и понял без дальнейших разъяснений: в пустыне ты либо не пьешь вино — либо пьешь, и потом умираешь.
Вздыхая и сворачивая молитвенный коврик, Мухаммад оглянулся, ища глазами единственное свое утешение в этом мертвом скальном море — юного ханетту, подарок наместника Фейсалы.
Масляно блестя глазами, хитрый парс приговаривал: «Пусть этот цветок красоты скрасит повелителю — да буду я жертвой за тебя, о мой халиф! — томительные дни путешествия».
Воистину, подаренный наместником юный невольник оказался сущим сокровищем: гибкий, изящный, с гладкой, почти безволосой смуглой кожей. Мальчик почти не говорил на ашшари и был, конечно, неверным, не знающим истины, — караван привел его из Ханатты буквально накануне. Но аль-Амину его язык нужен был совсем не для разговоров. А уж со своим делом Джамиль — так решил назвать красавчика халиф — справлялся выше всяких похвал.
Во время молитвы юный ханетта почтительно отдалялся от ашшаритов, и теперь аль-Амин пытался высмотреть стройный силуэт в полосатом, туго перепоясанном халате. Даже ватная зимняя одежда не могла скрыть тростниковой гибкости тела, и улыбка Джамиля кружила голову не хуже вина. Кавсара аль-Амин — в наказание, пусть помучается в опале, — оставил в столице. Гулямов его отговорили брать на Мухсин: «мой повелитель, их красота поблекнет от трудностей путешествия». Так что ханетта заменял ему и вино, и роскошь нежных прикосновений во влажном летнем воздухе, когда с Тиджра налетает прохладный бриз, и далеко-далеко на таййарах перекликаются лодочники, и с чаши, только что извлеченной из насыпанного в поднос льда, стекает морозная капля…
Вокруг бродили, позевывая, еще сонные люди, расстилали ковры и скатерти — наступало время завтрака. Где же Джамиль, в самом деле?..
— Да благословит тебя Всевышний, о мой халиф…
Тьфу, эти Джунайдовы выкормыши подкрадываются незаметно, как рыси. Юноша в сером халате низко склонился, прижимая ладони к груди:
— До места нам остался один дневной переход, о мой халиф.
Аль-Амин продолжал обеспокоенно вертеть головой. Тут среди нищенской одежды погонщиков мелькнуло пестрое. Красно-зелено-желтые полосы толстого халата зарябили в счастливых глазах халифа, жадно впитывающих все: и грубый кожаный пояс, крепко стягивающий талию над узкими бедрами, и стройные длинные ноги, которых не могли обезобразить даже широкие ватные штаны…
— Да-да… — рассеянно откликнулся аль-Амин, расплылся в улыбке и ласково поманил гуляма пальцем.
— …Скоро полдень, — кивнул Джавед. — Пора.
Связанный парнишка судорожно забился в крепких руках айяров.
Рот ему заткнули — до поры до времени.
Колючий, рыжий, мертвый от солнца кустик можжевельника жалко колыхался под злыми порывами ветра. С ветки рвались выгоревшие, потерявшие цвет лоскуты. Парс, кивая собственным мыслям, вытащил из-за пазухи халата колокольчик. Тот глухо, странно зазвенел.
Мальчишка мычал и мотал мокрым от слез лицом. Джавед, старательно сопя, извлек из рукава веревку, продел в ушко и принялся навешивать колокольчик на ветку.
— Вы это, к дереву его привяжите, как положено, — приказал он айярам.
Под нависавшей гребнем скалой топорщилась рыжеватая, облетевшая сосенка. Айяры отволокли парнишку к дереву, усадили на землю и принялись старательно прикручивать к высокому стволу.
