Александр Бруссуев - Мортен, Охвен, Аунуксесса
— Говорят, укушенный оборотнем, сам может в оборотня превратиться. Может, конечно, это относится только лишь к людям. В кого бы тогда мог обратиться наш волкодав, если он и так, по жизни, собака? Не в кошку же…
Так рассуждал Охвен, когда мы собирали пепел с кострища, чтобы развеять его над рекой.
— А тварь эту, оборотня оскопированного, мы обязательно изловим. Не просто поймаем, а уничтожим, чтоб другим было неповадно. Впрочем, оборотни, как и прочая нежить, редки, — продолжал он. — Отомстим за пса. Эх, другой такой собаки вряд ли нам удастся найти!
К вечеру зарядил дождь, а утром следующего дня мы ушли с летнего пастбища. Козы не возражали, впереди важно шествовала та, у которой в рогах до сих пор висели запутавшиеся сучья. Благо новой прическе, она стала козьим авторитетом.
6
А где-то далеко, но не так, чтобы за тридевять земель, застыла посреди леса на давно заросшей кустами поляне старая и ветхая хижина. Казалось, стоит ее тронуть — и она развалится прахом. Запустение коснулось ее уже много десятков лет назад, и даже звери старались обходить ее стороной. Но не потому, что боялись невольно стать причиной окончательного разрушения. Причина была совсем в другом.
Когда-то дом был крепок и надежен, специально сооруженный для охотников и бортников, промышлявших в этих лесах. И зимой и летом здесь можно было укрыться от непогоды или просто остановиться для отдыха у теплого очага. Потом пришли датчане отнюдь не с дружеским визитом. Дракар с угрожающе вывешенными щитами заметили вовремя, но защитники деревни переоценили свои силы, или, что более вероятно, недооценили агрессоров. Хорошо, что женщины, дети и старики ушли в лес, ведомые несколькими самыми юными воинами, только-только прошедшими посвящение в викинги. Но ушли они недалеко, остановившись в этой самой хижине с полной уверенностью, что непрошеных гостей заставят убраться восвояси грозные воины — мужчины. В любом случае, вряд ли захватчики отважатся шастать по чужим лесам.
Однако на сей раз получилось по-другому. Датчане, с превеликим трудом одолевшие защитников, ожидаемой богатой добычи не обнаружили. Изрядно подкрепившись брагой, озверев от неудачи, они решились идти по следам жителей, захвативших с собой все ценное. И рано утром вместе с туманом они заскользили в лес, легко отыскивая намеки на то, что не так давно здесь прошли люди, груженные нехитрым домашним скарбом и вероятным богатством.
Богатство заставило датчан стремительно мчаться по утреннему лесу, как волкам, в поисках добычи. Передвигались они бесшумно, как и положено воинам, не обремененным лишним грузом, только оружием.
Но приближение врагов обнаружили юные викинги, оставшиеся, как и должно, в карауле. Перед стремительно мчащимися захватчиками шла волна запаха, которого они сами ощущать не могли: запах потребленной браги перемешивался с запахом крови. Так пахла смерть для многих жителей этой деревни.
Меткие стрелы, встретившие датчан, не умерили их кровожадный пыл. Теперь они остановиться уже попросту не могли: жажда убийства заглушила слабые отголоски разума.
Спаслись лишь немногие, бросившие все и устремившиеся в чащу.
Среди спасшихся был подросток, которому мать сказала: «Беги, сынок, беги со всех ног».
«А как же ты?» — спросил он.
«Я тебя догоню. Просто сейчас надо разбежаться в разные стороны. Ну, беги же!»
И мальчишка побежал, защищая лицо локтями от веток и перепрыгивая поваленные деревья. Он не оглядывался, поэтому не увидел, как мать побежала вовсе не за ним, а наоборот, навстречу вопящим и воющим датчанам. В руках она держала рогатину, словно на медведя. Так же, как и она, молча, рядом торопливо шагали лицом к врагам другие женщины и старики. В руках они сжимали, что попало — кто ножи, кто вилы, а кто просто подобранные палки. А шагали они потому, что некоторые попросту не могли бежать.
Через несколько дней к лесному дому пришли, ведомые уцелевшим подростком воины соседней деревни. Сначала они решили, было, сжечь эту хижину вместе со страшным содержимым, но вовремя одумались: негоже без почестей сжигать останки отважных людей. Рядом с домом соорудили, как последнее ложе для жителей осиротевшей деревни, огромную поленницу, куда и перенесли обезображенные жестокой смертью тела. Некоторые из них по частям.
Мальчишка не плакал, не валился в обморок, как некоторые взрослые от ужасного запаха разложения, он просто молчал. Не раскрывал он рта потом очень долго, приютившие его люди даже думали, что мальчишка от горя онемел. Так и стали называть его «Молчуном».
Года минули, Молчун успешно выдержал посвящение в викинги, но, казалось, речь к нему так и не вернулась. Только два слова можно было вытянуть из него: «да» и «нет». И то ладно — хоть язык не отнялся. Воином он стал справным, истязал себя воинскими упражнениями до умопомрачения. Поэтому и не удивительно, что вскорости занял свое место в дракаре. Но оставался также неразговорчив и хмур. Лишь только один раз слабая улыбка тронула всегда плотно сжатые в ниточку губы, и загорелся взгляд: когда решили пойти походом на датский берег.
На том берегу он проявил свое воинское искусство в полной мере: бросался на нескольких врагов, не давал пощады никому. Раны он получал какие-то несерьезные. Так, во всяком случае, считали все вокруг, потому что никаких жалоб или стонов после битвы у Молчуна не было. Не мудрено, что за ним закрепилась слава «Берсерка». Не беда, что перед сражением щит не кусает и не пускает при этом сопли и слюни — разные берсерки попадаются.
Стали Молчуна нанимать всякие ярлы и конунги — почетно иметь в своей свите реального берсерка. К тому же почти немого. Нанимался он очень охотно, особенно, если дело касалось похода на датский берег.
Однажды, вблизи датского городишка Орхус сошлись две дружины на битву. Причина была самая веская: спор — кто круче — двух конунгов. Наши бились с ненашими. За наших, кроме всех прочих, выступал Молчун. Ненаши поголовно состояли из мерзких бородатых датчан. Поле было выбрано чужое, но так славы больше.
В ночь перед битвой каждая дружина воодушевляла себя, как только можно: пивом, песнями, дурацкими плясками. И никто из воинов не смотрел в сторону близкого леса, где среди и по деревьям перемещались стремительные тени с горящими алым глазами.
Война — раздолье для нечисти. Пища: духовная и плотская — в изобилии. Полная луна лишь усиливало силу и стремление насыщаться. Среди глаз, наблюдающих за силуэтами у костров, была пара, принадлежащая странной могучей твари. В рост взрослого человека, не из племени пигмеев, похожий на волка, только с более мощной пастью, в которой выдавались книзу два кинжалоподобных клыка. Древние люди назвали бы его саблезубым тигром, но тигром он не был. Это был оборотень, голодный и свирепый, как часто у него случается в такую пору.
