Марк Энтони - За гранью
Всего лишь мгновение она пребывала в нерешительности, потом снова начала спускаться. Выйдя на улицу, она засунула руки в карманы и пошла куда глаза глядят.
Миновав в сгущающихся сумерках несколько кварталов, Грейс обнаружила, что находится на границе обширного пространства, покрытого густым ковром пожухшей, но все еще зеленой травы и редкими купами деревьев. Городской парк. Она направилась в глубь парка по одной из узких асфальтированных дорожек и не сразу заметила, что машинально насвистывает какой-то мотив. Это была полузабытая песенка времен ее юности или даже детства. Мелодию она помнила отлично, хотя напрочь забыла название и почти все слова, кроме зацепившегося в памяти двустишия:
Слова прощанья часто разлучают
Тех, чьи сердца бледнеют и мельчают…
В этом отрывке не было особого смысла. Грейс подозревала, что со временем стихотворная фраза претерпела в ее мозгу какие-то изменения, но подействовала она на нее исключительно благотворно. Грейс вытянула наружу серебряную цепочку, украшавшую ее шею, она так часто делала во время прогулок. Цепочку венчала клинообразная металлическая подвеска, покрытая какими-то непонятными знаками или иероглифами. Как и старая мелодия, ожерелье было одним из спутников ее детства. Хотя Грейс была тогда слишком маленькой, чтобы помнить, ожерелье было на ней, когда ее нашли бродящей по горам и привели в сиротский приют. В сущности, это ожерелье служило единственным звеном, связывающим ее с былой жизнью и родителями, которых она никогда не знала. Печальное напоминание, но все равно драгоценное для Грейс.
Она продолжала идти вперед. Было так приятно хоть ненадолго избавиться от придавленности этими нависающими над головой громадами городских зданий. К тому же в парке было гораздо светлее, и даже сумерки казались не серыми, а жемчужно-матовыми. Угольно-черные силуэты отдаленных горных вершин вырисовывались на горизонте так отчетливо и ровно, словно вырезанные из бумаги для аппликаций и наклеенные в детский альбом. Первые звезды начали проясняться на быстро темнеющем небосводе. Грейс продвигалась все дальше в глубины парка.
И тут они увидели глаза девочки.
Старомодное темное платье девочки почти сливалось с сумерками, а бледный овал маленького личика обрамляла корона распущенных темных волос, поэтому Грейс не сразу ее заметила. Но глаза ребенка необычного фиолетового оттенка, казалось, светились в темноте, и Грейс застыла как вкопанная, едва почувствовав на себе их пристальный взгляд. На вид девочке было лет восемь или девять. Она молча стояла на обочине дорожки под высоким, гибким и прозрачным, как привидение, эспеном, скрестив на груди ручонки с маленькими и нежными, словно нераспустившийся розовый бутон, пальчиками. Грейс показалось даже, будто девочка прошептала одними губами: «Подойди ко мне», хотя сама мысль, об этом выглядела абсурдной. Тем не менее она направилась к ребенку, бессознательно повинуясь той притягательной силе, что иногда инстинктивно влечет некоторых взрослых к маленьким детям. Через несколько секунд она уже склонилась над девочкой.
— Я не заблудилась, — сказала та громко и внятно.
Грейс прикусила язык, так как собиралась задать именно этот вопрос. Она удивленно посмотрела на девочку и внезапно почувствовала, как по коже у нее побежали мурашки. Было в этом ребенке что-то необыкновенное: словно в ней смешались одновременно печаль и непосредственность, мудрость и наивность, детство и… седая древность. У Грейс вдруг возникло странное ощущение, что это она сама заблудилась! Ветер, скользящий меж обнаженных ветвей эспена, выводил тоскливую, заунывную мелодию.
— Кто ты? — прошептала Грейс, так и не придумав спросить ничего более умного.
Малышка нахмурила лоб в прелестной гримаске.
— Я думаю, было бы правильнее спросить, кто ты? — парировала она.
Грейс растерянно покрутила головой, не совсем представляя, что ей ответить. Неожиданно все вокруг стихло. Она больше не слышала шума автомобилей, полицейских сирен, кружащих в ожидании посадки самолетов… Казалось, будто ночь без остатка поглотила миллионный город. Лишь бледный полумесяц луны неподвижно завис в небе над головой, хотя она могла поклясться, что еще минуту назад не видела его. Даже свистевший в ветвях ветер утих и словно затаил дыхание.
Лунный свет отразился на миг в бездонных фиолетовых глазах девочки.
— Тьма приближается, — прошептала она.
Грейс непонимающе уставилась на нее, и в этот миг что-то пронзительно и громко заверещало совсем рядом. Лишь после секундного замешательства она сообразила, что это такое. Ее пейджер! Поковырявшись закоченевшими пальцами в поясном кармашке, она извлекла оттуда маленькое электронное устройство и прочла высветившееся на экранчике дисплея послание.
— Черт! — выругалась она. — Начальство требует, чтобы я срочно явилась в госпиталь. Придется нам…
Фраза ее оборвалась на полуслове. Девочки рядом не было. Грейс повернулась и осмотрелась вокруг, не особенно, впрочем, надеясь разглядеть в сгущающемся мраке маленькую детскую фигурку. Естественно, она так никого и не увидела.
10
Ровно через пятнадцать минут доктор Грейс Беккетт вихрем влетела в приемное отделение экстренной помощи Денверского мемориального госпиталя. На несколько секунд она прислонилась к стене, плотно зажмурила глаза и широко открыла рот, глубоко и часто дыша. Десять кварталов, отделявших городской парк от больницы, она преодолела бегом, лишь изредка переходя на быстрый шаг, и теперь чувствовала себя примерно так же, как наглотавшиеся дыма жертвы случившегося днем пожара. Долгие часы дежурств оставляли врачам постоянного штата госпиталя не много времени на физические упражнения, так что Грейс находилась далеко не в лучшей спортивной форме, хотя вовсе не страдала от полноты, а, наоборот, по мнению многих, выглядела чересчур худой. Вдохнув и выдохнув в последний раз, она открыла глаза.
Приемное отделение выглядело как палата для буйнопомешанных.
Прямо перед регистрационной стойкой продолжалась перебранка супружеской пары. Муж при этом заботливо придерживал рукой черенок торчащей у него в боку большой вилки, которую вонзила туда в пылу спора его благоверная. В соседнем отсеке осыпали друг друга проклятиями и смертельными угрозами двое молодых парней из уличной шайки, в то время как дрожащий от страха юный интерн неуклюже пытался перевязать их многочисленные ножевые раны. Какой-то мужчина с землистым лицом ввалился, шатаясь, в дверь, потребовал врача и тут же начал обильно блевать прямо на пол. Все кресла для ожидающих были заняты. Кто-то баюкал сломанную конечность, кто-то обливался потом от высокой температуры, кто-то задыхался в приступе астмы. И над всем этим бедламом, словно хор больных ангелов, возносился к потолку жалобный детский плач.
