Юлия Остапенко - Легенда о Людовике
— Ваше величество, — неуверенно начал де Рамболь, явно настороженный такой внезапной и полной капитуляцией, — я боюсь, что…
— Я готова выразить пэрам мою признательность за понимание и снисхождение, проявленные к королеве-матери, в той мере, какую позволит сфера моего влияния. Заверьте моего любезного свояка Филиппа Булонского, что он получит замки Мортен и Лильбонн, а также оммаж графства Сен-Поль. Граф Тулузский, я полагаю, может рассчитывать, что его тяжба с маркизом де Кюссо о владении городом Калье будет рассмотрена немедля по возвращении короля в Париж, и с исключительным благожеланием по отношению к графу Тулузскому. А вы, мессир де Рамболь… у вас ведь есть племянник, если я не ошибаюсь, юный Анри, проявляющий истовое рвение к современной науке? Как думаете, пожелает ли он стать магистром Парижского университета на кафедре медицины?
Она швыряла ему посулы и обещания резко, как оплеухи, и ясно видела, что архиепископ ошарашен ими ничуть не менее, чем был бы ошарашен оплеухами. Он не верил ей и судорожно искал подвох — но не был готов к нему, потому не мог скрыть замешательства и отвергнуть предложение королевы немедля. Тем более что много ли она просила взамен? Всего лишь отсрочку. Если дела и вправду обстояли так, как описывало только что сожженное ею письмо, то любая отсрочка теперь ничего не меняла, и де Рамболь это знал.
— Мадам, вы предлагаете мне подкуп? — пробормотал наконец епископ, неуверенно скосив глаз на Тибо Шампанского, в потрясении глядевшего на Бланку, лишь полчаса назад готовую скорее лечь костьми, чем сдаться на милость пэров.
— Подкуп? Вы вынуждаете меня осквернять дом, принявший короля, повторяя подобные слова, мессир. Я говорю лишь о признательности за снисхождение, проявленное к загнанной в угол женщине, — Бланка сверкнула своими жгучими черными очами кастильянки, позволив гневному отчаянию на краткий миг отразиться в ее лице. — Быть может, я не слишком умна для регентства, мессир, но не настолько глупа, чтобы не сознавать, что снисхождение к слабым женщинам, как и все прочее в нашем греховном мире, имеет цену.
Лицо епископа стало еще нерешительнее, и Бланка поняла, что он на грани того, чтобы принять ее предложение. О Пресвятая Дева, только пусть Тибо сейчас не раскрывает рта… Бланка молчала мгновение, потом шагнула вперед и опустилась перед прелатом на одно колено.
— Благословите, святой отец, — прошептала она со смертельной усталостью, которую ей даже не понадобилось играть. Ах, как славно было дать выход смятению и горю, державшим ее в плену вот уже долгие месяцы, как славно было ощутить на темени сухощавую руку епископа и услышать, как он бормочет над ее склоненным челом слова канонического благословения. Когда он смолк, Бланка порывисто схватила его руку и прижалась губами к епископскому перстню.
— Господь поможет вам, дитя, — растроганно проговорил де Рамболь, и Бланка поднялась с колен.
Тибо смотрел на них в полном молчании. Слава Богу, от потрясения он лишился языка.
— Так что я могу передать пэрам, ваше величество?
— Передайте, — Бланка отвела взгляд, голос ее был ровным и отрешенным, — что до Пасхи король Людовик войдет в Париж.
Покидая комнату, в которой происходила аудиенция, епископ Тулузский стал моложе лет на пять и выше не менее чем на дюйм. Когда дверь закрылась за ним, Бланка села в кресло и, подозвав черную гончую, забытую графом Шампанским, ласково погладила ее между ушами.
— Тибо, не смотрите на меня так, — поморщилась она, когда граф наконец оторвал сверлящий взгляд от двери, за которой скрылся де Рамболь, и вперил его в королеву. — Мне начинает казаться, будто вы меня не одобряете, а это дурно, хоть мы сейчас и одни.
— Одобряю вас? — просвистел Тибо; его грудь тяжело вздымалась под кружевом сорочки, открытой в вырезе котты. — Мадам, вы только что сдались совету пэров!
— С чего вы взяли?
— С чего я взял?! А разве не это вы только что сказали этому напыщенному толстобрюхому болвану, который…
— Единственный напыщенный болван здесь — это вы, Тибо. И третью черту также приобретете вскоре, если не будете осторожней с вином и элем. Сядьте.
Граф Шампанский посмотрел на нее с подозрением пса, которому только что дали по шее, а затем ласково позвали назад. Он явно не понимал. И это было хорошо, потому что если не понял он, то, быть может, не понял и де Рамболь — он был на удивление простодушен, этот маленький старичок. Потому Филипп Строптивый и прислал его, поскольку был совершенно уверен, что де Рамболю не достанет ни ума, ни ловкости сговориться с Бланкой за спинами пэров.
— Я получила только что весть от моих шпионов, — поглаживая гончую, проговорила Бланка. — Вместе с де Рамболем в Шампань прибыла сотня солдат графа Булонского. Они обложили Монлери и готовы к штурму по первому приказу.
— Что?! — Тибо, едва опустившийся в кресло напротив Бланки, резво вскочил. Его глаза полыхнули — гнев зверя, учуявшего на своей земле запах чужого самца. — Это невозможно, мои люди…
— Источник заслуживает доверия. Люди Строптивого в течение нескольких месяцев небольшими группами пробирались в Шампань под видом бродячих ремесленников и торговцев. Неизвестно, сколько их уже в Монлери, но, без сомнения, здесь есть кому открыть ворота. Аудиенция де Рамболя была последней попыткой уладить дело миром. Если бы я дала решительный и окончательный отказ, этой же ночью мы были бы взяты штурмом.
Тибо стиснул зубы. Длинные гибкие пальцы лютниста сплелись в чугунный кулак, могущий — Бланка видела это сама — сбить наземь годовалого теленка.
— Я немедленно отдам приказ о срочной ревизии всех находящихся в городе войск. Чужаки будут немедленно опознаны, найдены и…
— И пойдут на штурм, потому что вы своей ревизией поднимите шум и докажете, что на деле я не собираюсь сдаваться. Сядьте же, Тибо! Кажется, я велела вам сесть и слушать.
Он бросил на нее свирепый взгляд, но молча сел. Гончая у ноги Бланки заскулила и заерзала, но осталась сидеть у ног королевы.
— Сперва я подумала о том, чтоб снова бежать. И мне… мне стыдно за это, Тибо. Я никому, кроме вас, не призналась бы в том, но мне стыдно. У меня двое сыновей здесь… один из них только что родился и, как вы знаете, слаб… мне стало страшно, Тибо.
Она говорила спокойно, без стыда, который ощущала от этих мыслей всего четверть часа назад. Стыд, как и страх, лежал позади, и она отдавала им последнюю дань, рассказывая вслух ему, единственному, кто был готов ее слушать.
— Я… я понимаю, моя королева. Не вините себя. Вы мать…
— Мы уже бежали однажды. В тот раз это было необходимым и верным решением. Но мой сын — король. Он не может и не должен быть королем в изгнании. Вы согласны?
