Андрей Валентинов - Если смерть проснется
— Я сказала — стойте! Оружие на землю! Девушка стояла рядом, серые псы окружали ее, готовые броситься на первому знаку. Войча вздохнул и положил мечи на желтую осеннюю траву. Гуд резко мотнул головой, но тоже подчинился — «звездочка» упала на землю.
— Достаточно! Всем разойтись!
— Государыня! Этот сполот…— Гуд явно не хотел упускать свою жертву, но повелительный жест заставил его замолчать.
— Я все знаю. Вы хотели увидеть, как дерутся сполоты? Думаю, Зайча вам показал.
Зрители уже расходились. Гуд пожал плечами и, резко повернувшсь, зашагал в шатрам, забыв о брошенной на землю «звездочке».
— Возьми все это железо, братец Зайча, — Велга усмехнулась и покачала головой. — Они готовы убить тебя, потому что ты — сполот. Но потом забывают оружие…
— Куда это тащить, сестренка?
Вокруг стояли мягкие вечерние сумерки, осенний лес был тих и спокоен. Велга и Войчемир медленно шли по узкой тропе, собаки серыми тенями неслышно скользили рядом.
— Очень устала…— девушка повела плечами и вздохнула. — Когда все начиналось, я думала, что самое трудное — это война. Но мир оказался еще труднее…
Войча невольно почесал затылок:
— А-а… Объясни, сестренка, чего у вас сейчас со Сваргом? Воюете — или как?
— Перемирие. На полгода. Мы обещали не преследовать его войска. Сварг собрался воевать с братом, а нам это время очень нужно… И еще нужно серебро.
— Так чего? — удивился Войча. — Ты же правительница! Значит, тебе подати платить должны!
— Подати…— девушка грустно усмехнулась. — Оказалось, что их не так легко собрать.
— А чего тут трудного? Перво-наперво прикажи построить погосты…
— Погосты? — поразилась Велга, и Войча сообразил, что слово может означать совсем разные вещи.
— Не для мертвяков, — усмехнулся он. — Погост — это крепость такая. Маленькая — на десяток кметов. Туда со всей округи подать свозят. Вот у нас в Ольмине…
Честно говоря, в Ольмине Войчемир мало интересовался податями. Этим занимался Хальг. Но кое-что запомнилось, и Войча подробно рассказал, как собирали с еси меха, красные камни и, конечно, серебро. Затем вспомнилось, как спорили братаны Сварг и Рацимир о том, что лучше — погосты или полюдье. Пришлось рассказывать и о полюдье, за которым Войче довелось ездить уже в Савмате. Девушка слушала внимательно, не перебивая. Наконец кивнула:
— Я запомнила. Попробуем… Ты очень много знаешь, Зайча!
Войчемир возгордился, пожалев, что рядом нет Ужика. Послушал бы, зазнайка!
— Я думала…— Велга вздохнула. — Думала, ты поможешь нам.
Войча хотел возмутиться — помогать бунтовщикам он и в мыслях не имел, но почему-то смолчал.
— Но многие против. Такие, как Гуд, ненавидят сполотов только за то, что они — сполоты. Тебя хотят убить.
— Ну-у… Это понятно! — Войча совсем не удивился. — Но ведь ты сама говорила…
— Да…— девушка развела руками, — Странно, братец Зайча! Ты — сполот, а я не могу ненавидеть тебя. Не знаю, почему…
Войча вздохнул — сказать было нечего.
— Может, потому…— девушка усмехнулась. — Нет, не стоит… Ты — чужак, Зайча! Ты — наш враг. Если тебе прикажет твой Кей, ты будешь убивать нас.
Войчемир вновь промолчал. Врать не хотелось. Прикажут — и будет. Он — воин, что поделаешь…
— Я — правительница. Я не могу допустить, чтобы у Рыжего Волка стало одним воином больше. Особенно таким, как ты, Зайча!
Почему-то эти слова не огорчили, а напротив — заставили еще более возгордиться. Ужика бы сюда!
— Почему ты молчишь, Зайча?
— А чего? — смерть, не отходившая от Войче-мира уже многие недели, почему-то перестала пугать. — Я тебе не говорил, сестренка… Я ведь из поруба бежал. Заморить там меня хотели.
— Правда? — Велга даже остановилась. — Тебя хотели убить… свои?
— Свои… Племяш бежать помог, да сестричка двоюродная, да наставник. И еще друг один — Урсом звать. Вот я здесь и оказался.
Войчемир понял, что проговорился. Теперь оставалось признаться и в остальном, но Велга почему-то не спросила, что за семья у простого десятника и за что ему такое внимание.
— Бедный братец…
Внезапно девушка погладила Войчу по небритой щеке.
— Я не хочу, чтобы ты умирал, Зайча! Я ненавижу Кеев, ненавижу сполотов… но не тебя. Уходи!
— К-как? — поразился Войчемир.
— Этой тропой, — девушка резко кивнула вглубь леса. — Шагов через триста — развилка, свернешь налево. Через три дня доберешься до лагеря Сварга. Меч у тебя есть.
Войча бездумно нащупал рукоять скрамасакса, кивнул, но так и не нашелся, что сказать.
— Уходи! Сейчас! — Велга свистнула, и собаки послушно сбежались на зов. — Они не тронут. Ты ведь доберешься пешком, правда?
Коня не было, не было даже куска лепешки, но Войчемир лишь пожал плечами. Три дня пути, подумаешь! Да еще с мечом на поясе!
— Когда я отпустила Кея Улада, то поклялась, что больше не помилую ни одного сполота. Я плохо исполняю клятвы, Зайча! Уходи!
Войчемир вздохнул, окинул взглядом узкую тропу, уводившую в темную глушь, и повернулся к девушке:
— Ты… Ну… Спасибо, сестренка!
— Не благодари меня, братец! — Велга резко дернула плечом, отвернулась и махнула рукой. — Я не должна так поступать. Не должна! Уходи.
Войчемир хотел было вновь поблагодарить, сказать что-нибудь на прощание — ведь одним «спасибо» за жизнь не платят! Но слова не шли, и Войча побрел по тропинке, чувствуя себя виноватым, словно чем-то обидел эту славную девушку. Пройдя десяток шагов, он не выдержал и оглянулся, но тропа была пуста. Велга, Государыня Края, исчезла, как будто все случившееся было сном, приснившимся беглецу долгой осенней ночью.
Глава вторая. Навий подкидыш
Мертвое тело с глухим плеском легло на воду, но не спешило тонуть. Застывшие пустые глаза, не мигая, глядели в лицо убийце, скрюченные пальцы, казалось, были готовы дрогнуть и впиться в горло. Мгновенья шли, но мертвец не исчезал. Напротив, он, казалось, набирался сил от мутной болотной воды, и вот дрогнули руки, пустые глаза широко раскрылись, из перекошенного рта послышался сдавленный хрип…
Это было сон, и Навко знал, что спит. Знал, что мертвец давно упокоился в безымянной трясине где-то на полдень от Коростеня, и только чудо может поднять его, уже гниющего и не похожего на самого себя, из мокрой бездны. Но страх не отпускал, напротив, становился все сильнее, и Навко принялся искать оправдания — беспомощные, бесполезные, надеясь, что холодные, застывшие руки опустятся, закроются глаза, и убитый наконец оставит его в покое…
Он не убивал! Нет, он и не думал убивать! Он просто нашел мертвое тело, уже холодное, начавшее гнить, и бросил его в трясину. Даже не бросил нет! Он принес жертву темным навам и поручил покойника им, чтобы проводили беднягу до теплого Ирия! Он не знал этого парня, славного веселого парня, который всегда при встрече хлопал по плечу, приговаривая: «Ну как, друг Навко? Жабры еще не отрастил?». И он не обижался на него, на Баюра, сына Антомира, потому что не знал его вовсе, и не подстерегал на тропе, ведущей на закат, к далекому Валину, не бил ножом в спину, чтобы услыхать изумленное: «Навко? За что?». Он тут ни при чем, и напрасно мертвец никак не хочет тонуть, напрасно тянет к нему скрюченные пальцы…
