Вадим Кондратьев - Извек
Раскрыв ладонь навстречу, кузнец не сводил глаз с мчащегося к нему диска. Выждав до последнего, быстро отшагнул вбок и резко махнул рукой вниз, будто стряхивал воду туда, где стоял. Блистающий вихрь словно утратил направление. Вращение мгновенно прекратилось, и лезвия с разгона врезались в землю.
Лохматый присел, выдернул своё детище из дёрна и с грустью оглянулся на наблюдателей. Остолбеневшие мужики, расшиперив пасти, контуженно вытаращились за его спину и… в этот момент земля дважды вздрогнула. Утреннюю тишину нарушил печальный голос кузнеца.
— Вот и дрова будут. Всяко польза.
Сотник со знанием дела цокнул языком.
— Лихая вещица. Небось намаялся пока совладать учился.
— Было, — согласился лохматый. — Особенно пока останавливать приспособился. Не знаю как с руками остался. Благо краешком только и задевало.
Булан завернул рукав и показал жуткие шрамы, перепахавшие предплечье. Кузнецу явно везло. Ни один шрам не пересёк сухожилия, лишая пальцы подвижности. Извек покачал головой, невзначай глянул на свою руку в харалужном наруче. Булан усмехнулся.
— Ты думаешь я голышом это колечко покидывал? Ему же всё едино, что наручи, что наковальня. Всё, что попадётся, сечёт легче, чем коса дождевые нити. На горы, правда не напускал, но разок, в степи, каменной бабе полбашки снёс. Ненароком конечно, просто в траве не разглядел. А рука цела оттого, они сами зависают над тем местом откуда посланы, но пока не собьешь, вертятся как бешенные, ни взять, ни остановить. Слушаются только когда ладонь издали почуют. Тогда выжидаю до последнего, да отмахиваю вниз. Как ладонь пропадает, они уж не крутятся, стремятся уследить, куда рука ушла, ну и тыкаются в землю. Без закрутки-то большой силы нет. Не страшнее простых клинков, правда, хороших.
Потихоньку потянулись назад. Гомонили, обсуждая увиденное, чесали в головах. Спорили: возьмёт ли чудная вещь бревенчатый терем или, к примеру, лодью на воде. За разрешением споров обращались к кузнецу. Тот вздыхал, но старательно, как детям, разъяснял — что, сколько и как далеко секут Бивни. Народ потихоньку начал расходиться. Кузнеца с Сотником тоже повели устраиваться на ночлег, но Извек, сославшись на службу, с трудом попрощался с оставшимися и направился за Вороном. Не успел подойти к конюшне, как невыспавшийся мальчонка вывел бодрого осёдланного коня. Едва дружинник взобрался в седло, Ворон припустил резвой рысью.
День пути до Торжища выдался скучным до дремоты. Солнце, едва поднявшись над землёй, зарылось в густеющую дымку. Синь неба запечалилась, и облака придавили к земле суматошные полёты стрижей. Однако, дождь робко отсиживался в низкой серой каше и не торопился облегчить свинцовое брюхо туч. Пыль, не смоченная ни единой каплей, взвивалась при каждом шаге Ворона, и медленно оседала, не встретив ни малейшего ветерка.
До Торжища добрался к вечеру, свернул к ближайшему постоялому двору. Проследил, чтобы Ворона устроили как следует, прошёл сквозь шумный полумрак харчевни и, прихватив кувшин молока, поднялся в предложенную хозяином конурку. Лязгнул запором, выхлебал полкувшина и, едва стащив сапоги, прямо в одежде завалился на лежанку.
Утро прорвалось сквозь сон многоголосым гамом, лаем собак и трелями счастливых птиц. Издалека доносились зазывания особо горластых торговцев. На крыльце слышались чьи-то шаги, то размеренные и тяжёлые — постояльцев, то торопливые и лёгкие — тех, кто обихаживал гостей. Стукнула воротина, тяжело протопала тягловая лошадь, запряжённая в гремящую подводу.
Сотник сладко потянулся. Вспомнился вчерашний недопитый кувшин, и брюхо заявило, что пора бы позавтракать. Пока обувался, откуда-то принесло запах печёного гуся. Не то чтобы больно жирного, но с приправами и мягкими сахарными косточками.
— Скорей… — пробормотал Извек. — Никаких дел, пока в брюхе не устроится гусик или парочка куропаточек и кружка-другая пива.
Он быстро спустился во двор. Пару раз накренив подвешенную на верёвке бадью, сполоснул лицо, разгрёб спутанные волосы. Стряхивая с бороды воду, заглянул на конюшню. У входа маячил местный дружинник, следящий за порядком у постоялого двора. Торжище — есть Торжище. За всем глаз надобен. Приезжий вправе рассчитывать на охрану: свою, лошадей и товара. Ворон стоял довольный. В яслях желтел недоеденный овёс, в бадье поблёскивала ключевая вода. Седло и потник висели на перекладинах. В сторонке, на четырёхгранных гвоздях, дожидались перемётная сума, колчаны, уздечка. Позади раздался голос охранника, гордый и добродушный:
— Всё в целости. Конь сыт и напоен. Здешние хозяева дело знают.
Сотник оглянулся на подбоченившегося дружинника.
— Вот и славно. Пора и мне быть сыту и напоену.
Охранник, кивнул и указал на дверь.
— Тогда тебе туда. И насытишься, и напьёшься. Токмо, ухо держи востро. У нас хоть и порядок, но кошели режут. Правда всё, что больше кошеля, не берут — с этим строго.
Извек благодарно склонил голову и двинулся к харчевне. Перед самым крыльцом его обогнали. Высокий боярин взлетел на крыльцо и потянул руку к кольцу, но дверь сама распахнулась, едва не своротив ему нос. В проёме обрисовался живот, поддерживаемый широким шитым поясом. За животом выплыла грудь и череда гордо поднятых, покрытых густой щетиной, подбородков. Дородный купец поперёк себя шире, степенно выдвигался из корчмы, отдуваясь после обильного завтрака. Боярин не успел остановиться и ткнулся в бочку купеческого брюха. Купец колыхнулся, как студень, но ходу не сбавил. Проплывая мимо отлетевшего к перилам боярина, примирительно пропел елейным голосом.
— Не спеши, уважаемый, там ещё осталось. Всем хватит.
Долговязый зло сверкнул глазами.
— Да, по твоей требухе не скажешь, — процедил он сквозь зубы. — Разве что хозяина ещё не съел… пойду гляну.
В заплывших глазах купца зародился ленивый гнев но, когда бадья его тела закончила разворот, на крыльце уже никого не было. Купец попыхтел, как разъяренный бык, потоптался на месте, пошевелил губами, плюнул и поплыл на шум Торжища. Извек подчёркнуто церемонно обошёл тушу по кругу, извиняющимся голосом проворковал.
— Пойду и я гляну, вдруг что осталось. Хотя, думаю вряд ли!
Сумрак харчевни встретил жаркими запахами. Гусиный дух переплетался с ароматами запечённых молочных поросят, жареной рыбицы и томлёных перепелов. Особый оттенок вносила молодая кабанятина, прихваченная углями до пузырящейся корочки, отжатая в пиве оленина и зажаренные в сухарях кулики. По столам потели плошки с солёными грибами, лохматыми пучками душистых трав и мочёными яблоками. В дальнем углу нашлась и ожидающая седока лавка. Не успел Извек сесть, как появился расторопный отрок. Оценивающе зыркнув на гостя, без запинки выпалил всё, что доходило на кухне. Переведя дух, шмыгнул носом и уже медленнее огласил содержимое погребов:
