Робин Хобб - Кошачья добыча
Войдя в дом, она нашла обоих за столом, уплетающими за оба уха мясо, кровоточащее внутри и горелое снаружи.
— Труба дымит. Тяга в дымоходе не та, — повинился Пелл. — Да и дров маловато. Чтоб мясо хорошенько прожарилось, тебе следовало подкидывать не эту груду мелких щепочек, а хорошие шматы угля.
— Ты истратил всю щепу для розжига, — ответила она. — А дровяную поленницу я прячу за елью, чтобы держать сухой. — Обе её миски и стула были уже заняты. Впрочем, какая разница? Она по-любому не посмела бы вот так, запросто, отобедать их Пикки. Розмари спрашивала саму себя, а сможет ли она по-прежнему просыпаться, с завтрашнего утра, без хриплого клёкота за окном. Всё, долой дурные мысли. Слишком поздно, чтобы исправить хоть что-то. Ей просто следует идти дальше. Блестящий нож Пелла лежал рядом, на столе, близ распластанной тушки. Подобрав его, тот отхватил себе очередной шмат курятины. К её удивлению, нож, как по маслу, пропорол жёсткие сухожилия. Так что, последнее он ощутил, лишь засунув кусок в рот и заработав челюстями, с трудом прожёвывая, раз за разом. Розмари старалась не чувствовать некоего удовлетворения, что курятина вышла настолько неподатливой.
— Должно быть, нож на редкость остёр, раз запросто рассёк мясо, — высказалась вслух, но Пелл лишь сильнее заработал челюстями, как если бы Розмари поддела его, пырнув этим самым ножом. Торопливо запихнул последний обратно в ножны, даже не потрудившись почистить от кровавых ошмётков.
— Это был подарок, — сказал он, а потом прибавил, словно не устояв перед желанием похвастаться. — Калсидийская[2] сталь. Лучшая, что можно купить за большие деньги.
Розмари ответила молчанием. Пелл не распознал подспудной насмешки за замечанием. Этому дурню не известно даже, что взрослый петух не годится для жарки, но только, чтобы потушиться в горшке. Как он сумел прожить всю жизнь в деревне и не знать таких простых вещей? Как ему удавалось держаться в стороне от простой работы, быть выше этого, не утруждаясь марать руки тем трудом, что даёт пищу, выставляя на стол. Розмари заставила себя вспомнить прошлое, пробравшись мыслью через сплетенья лет. Рори, отпрыск местного извозчика, подступался к ней однажды. Он много и тяжело трудился, но его некрасивое лицо и загрубелые руки не пришлись ей по вкусу. Не очаровали. Нет, только не они. Она пала перед другим, парнем с мягкими волосами и в красивых нарядах. На нём никогда не было ни пылинки, ни грязи, говорила она себе, оттого, что тот никогда и не знал ни малейшей работы. Как Розмари не смогла разглядеть крывшегося за красивым лицом идиота, отродясь не знавшего никакого труда? Что стряслось с нею? Каким чудом она могла повестись на человека, не имевшего за душой ничего, кроме улыбки от уха до уха и хорошенькой мордашки да знавшего разве что, как распевать по тавернам сладкие песни?
Розмари еле-еле успела остановить Пелла, когда тот, подобрав, что оставалось на столе, вознамерился было пошвырять остатки в огонь.
— От горелых костей по всему дому только и пойдёт, что вонь. Кроме того, я могу сварить суп, — из костей да остатков мяса на них. У меня оставались пара реп и лук… — Он глянула на кухонный шкаф, и слова обернулись ложью. Репы исчезли тоже.
— Ты не можешь просто пожирать всё, что тебе попадётся под руку здесь, в доме! — гневно воскликнула Розмари. — У меня свои расчёты на то, что идёт в ход сейчас, а что мы приберегаем на потом.
— Ну, если ты думаешь, что я собираюсь так и ходить голодным, пока по двору бегают куры, подумай ещё раз и хорошенько. Я не настолько беспомощен. Или глуп.
Тысяча подходящих ответов пришли ей в голову. Но лишь один оформился в мысль, ясную и отчётливую. Этот красавчик, этот фасонистый глупец будет уничтожать всё на своём пути, всё, над чем она так тщательно корпела и возводила здесь три последних года, — прежде чем довершить начатое. Он не собирается слушать её и краем уха. Он станет творить всё, что ему заблагорассудится с нажитым ею скарбом. Розмари онемела, потеряв дар речи. Собрав в кучу лоскуты тряпья, которыми приводила в божий вид разгром, что учинил Пелл, разделывая петуха, она вышла на улицу.
Выплеснув из лохани грязную воду, промыла её, сполоснула и заполнила вновь, уже чистой. Она всё ещё отстирывала кухонные тряпицы, когда из дома появился Пелл. Он шёл по-тихому, но женщина всё равно заслышала шаги. Тот подбирался сзади.
— Ты так много трудишься, — начал мужчина мягким голосом. — Я никогда не думал, что тебе придётся жить вот так.
Мягкосердечный шёпот. Простые слова. Вонзающиеся, удар за ударом, прямиком под сердце. Года три тому назад, да что там, и двух довольно, — и льстивые речи Пелла без труда завоевали бы это самое, израненное ныне, сердце.
— Это просто работа, и от неё никуда не деться, — сказала она, ненавидя собственный голос, захлёбывающийся слёзами.
Она дрогнула, когда руки легли ей на плечи. Дёрнулась, но Пелл так и не отнял хватки. Ладони были такими тёплыми, а объятие — мягким и нежным, как раз там, где плечи ныли сильнее всего.
— Нет, — рванулась она резко, уворачиваясь от касания.
Пелл отпустил её.
— Я намерен остаться, Рози, — сказал он. — Знаю, ты не веришь в это. Знаю, не хочешь подарить мне ещё один шанс. Ты по-прежнему сердишься на меня, и кто в своём уме будет винить тебя за это? Я много раздумывал насчёт всего. Как по мне, сходится навроде того, что я проделал давным-давным, три года назад, если быть точным. Я оставил тебя, — и всё, для меня это был конец всему. Но ты осталась здесь и, полагаю, скучала по мне — каждым божим днём. Каждым пустым вечером, одна-одинёшенька, так что, думаю я, поэтому-то боль так свежа, так зудит болезненно, как открытая рана.
Но теперь я вернулся. Ты можешь перестать злиться, всё, больше никакой боли, никаких страданий, да? Я здесь, готовый быть мужем — тебе, и отцом — твоему ребёнку.
— Ты мне не муж. Ты никогда не обручался со мной, не женился на мне. Да и не стал бы. Даже тогда, когда о том просил собственный дед.
— Я уже говорил, Рози. От тебя с ребёнком сбежал перепуганный мальчишка; но назад вернулся — мужчина. Дай мне шанс.
— Нет.
Она расслышала, как он глубоко вздохнул, втянув носом воздух.
— Дашь, — заявил он убеждённо. А после — ловко сменил тему, спросил, словно снисходя до неё: — И чем ты тут занимаешься?
— Отстирываю кровавые тряпки, — рявкнула она ожесточённо.
Он ненадолго замолк, и Розмари подумала было, что до него наконец дошло, насколько она не в духе. Но потом Пелл вдруг спросил удручённым тоном, полным брезгливости и отвращения:
— У тебя что, «эти самые», кровавые дни?
