Джо Аберкромби - Красная Страна
— Я дам тебе знать, если натолкнусь на любого девятипалого человека, — сказал Коска, упирая руки в колени, обнажая желтеющие зубы и поднимая себя на ноги.
— Дай. — Шиверс спокойно начал резать мясо ножом, который только что был готов закончить жизнь Димбика. — И закрой дверь, когда будешь выходить.
Димбик стоял, тяжело дыша, касаясь одной рукой раны, оставленной на его горле, и свирепо глядя на Шиверса. Он с огромной радостью убил бы это животное. Или по крайней мере отдал приказ убить его. Но Коска сказал, что никто не причинит ему вреда, и Коска, к добру или худу — хотя скорее к худу — был его командующим офицером.
В отличие от остальных из этой дряни, Димбик был солдатом. Он серьезно воспринимал такие вещи, как уважение, повиновение и устав. Даже если больше никто не воспринимал. Особенно потому что никто не воспринимал. Он вернул измятую перевязь на место, чувствуя отвращение оттого, что потертый шелк был выпачкан в яйце. Какой прекрасной была когда-то эта перевязь. Никто не знает. Он скучал по армии. Настоящей армии, а не этой извращенной насмешкой над военной жизнью.
Он был достойнейшим в Компании, и его подвергали презрению. Давали минимальную власть, худшие задания, жалкую долю добычи. Он выправил свой обветшалый мундир, достал расческу и причесался, затем широким шагом покинул сцену своего позора и вышел на улицу с самым подтянутым видом, какого мог достичь.
В приюте безумных, как он полагал, нормальный человек будет выглядеть психом.
Сафин чуял дым в воздухе. Это возвращало его к воспоминаниям о других битвах, много лет назад. Битвам, в которых необходимо было сражаться. Или так сейчас казалось. Он ушел от сражений за свою страну, к сражению за друзей, за его жизнь, за выживание, за… за что бы то ни было. Люди, пытавшиеся уничтожить сторожевую башню, бросили это дело, и теперь сидели с мрачным видом, передавая друг другу бутылку. Инквизитор Лорсен стоял рядом, еще мрачнее.
— Ваше дело с торговцем закончено? — спросил Коска, спускаясь по ступеням постоялого дома.
— Закончено, — отрезал Лорсен.
— И что открылось?
— Он умер.
Пауза.
— Жизнь это море печалей.
— Некоторые не могут выдержать суровый допрос.
— Осмелюсь заметить, моральный распад приводит к слабостям сердца.
— Итог тот же, — сказал Инквизитор. — У нас есть список Наставника с перечнем поселений. За этим идет Лоббери, затем Аверсток. Собирайте Компанию, генерал.
Брови Коски нахмурились. Это было самое сильное беспокойство, что Сафин увидел на его лице за день.
— Можем мы, по крайней мере, остаться на ночь? Отдохнуть, насладиться гостеприимством местных…
— Новости о нашем прибытии не должны достигнуть повстанцев. Праведные не могут задерживаться. — Лорсен умудрился сказать это без тени иронии.
Коска надул щеки.
— Праведные работают без устали, не так ли?
Сафин почувствовал иссушающую беспомощность. Он с трудом мог поднять руки, он внезапно так устал. Если б только здесь был праведный человек, на которого можно опереться, но единственным таким был он сам. Достойнейший в Компании. Он не гордился этим. У лучшего опарыша в помойке было бы больше оснований для гордости. Он был единственным человеком здесь с остатками совести. За исключением Темпла, пожалуй. И Темпл проводил каждое мгновение бодрствования в попытках уверить себя и окружающих, что совести у него нет совсем. Сафин наблюдал за ним, он стоял немного позади Коски, немного ссутулившись, как если он прятался, пальцы откручивали пуговицы рубашки. Человек, который мог быть всем, боролся ни за что. Но посреди этой глупости и разрушения, растрата потенциала одного человека вряд ли стоила замечания. Мог ли Джубаир быть правым? Был ли Бог мстительным убийцей, наслаждающийся разрушением? В тот момент было сложно доказать обратное.
Здоровый Северянин стоял на крыльце перед Мясным Домом Стафера и наблюдал, сжимая поручни огромными кулаками, как они садятся на лошадей, и полуденное солнце сверкало в мертвом металле шара глаза.
— Как вы это опишете? — спрашивал Темпл.
Сворбрек хмурился, глядя в записную книжку, его карандаш завис, затем он осторожно закрыл ее.
— Я могу умолчать об этом эпизоде.
Сафин фыркнул.
— Надеюсь, вы о многом умолчите.
Хотя, следовало признать, Компания Милосердной Руки вела себя в этот день необыкновенно сдержанно. Они оставили Сквердил за собой лишь с небольшими жалобами о скудности добычи, повесив голое тело торговца на сторожевой башне, и знак вокруг его шеи провозглашал его участь уроком повстанцам Близкой Страны. Смогли бы повстанцы услышать этот урок, и что они могли бы из него извлечь, Сафин сказать не мог. Еще два человека висели рядом с торговцем.
— Кем они были? — спросил Темп, хмурясь, оглядываясь назад.
— Молодой был застрелен убегая, я думаю. Не уверен насчет другого.
Темпл скривился, дернулся и поерзал потертым рукавом.
— И что мы можем поделать?
— Только следовать за своей совестью.
Темпл зло обернулся на него. — Для наемника ты говоришь о совести слишком много!
— А зачем интересуешься, если это тебя не волнует?
— Насколько мне известно, ты все еще берешь деньги Коски!
— Если я остановлюсь, остановишься ли ты?
Темпл открыл рот, затем бесшумно закрыл, уставился на горизонт, теребя рукав, снова и снова.
Сафин вздохнул.
— Бог знает, я никогда не утверждал, что я хороший человек. — Пара далеких домов запылали, и он смотрел на колонны дыма, поднимающиеся в небо. — Просто достойнейший в Компании.
У Всех Есть Прошлое
Пошел сильный дождь. Он наполнял колеи от фургона, и глубокие следы от сапог и копыт, пока они не превратились в одно болото, и главной улице осталось немного, чтобы назваться рекой. Он навесил серую занавесь над городом, случайные лампы тускнели как в тумане, оранжевые отблески призрачно плясали в сотнях тысяч луж. Дождь впадал в грязные потоки из водосточных труб с крыш, и с крыш без водостоков, и с полей шляпы Ламба, пока он, молчаливый и мокрый, сидел, съежившись, на сидении фургона. Дождь маленькими каплями бежал по вывеске, свисавшей с деревянной арки, и провозглашавшей, что это поселение есть город Аверсток. Дождь впитывался в покрытые грязью шкуры волов, Кальдер теперь сильно хромал на заднюю ногу, и Скейл шел не многим лучше. Дождь падал на лошадей, привязанных к перилам перед лачугой, которая, оправдываясь, звалась таверной. Перед ней стояли три несчастные лошади, их шкуры почернели от влаги.
