Лана Рисова - Тёмные сёстры (СИ)
Когда размышления принимали такой ход, на меня наваливалось страшное оцепенение. Я ведь не просто не смогу сама добраться до здешних поселений, я элементарно останусь одна! А как же хотелось с кем-то поговорить! Все эти нескончаемые месяцы, несмотря на колоссальную занятость, мне безумно не хватало общения. Самого банального разговора, беседы, шуток, компании, в конце концов!
Я обтерла тело хассура губкой. Сменив воду, помыла, успевшие отрасти почти с ладонь черно-графитовые волосы, и тихо гладила их, слегка взъерошивая. Отчасти не только для того, чтобы они высохли, а потому, что мне нравилось покалывание, возникавшее каждый раз, как я их касалась. Грозное оружие воина, пока еще не восстановилось.
Обновив силовые льйини, отвечающие за питание и отведение от организма продуктов жизнедеятельности, я откинулась в кресле, любуясь результатом проделанной работы. Ну, ладно, буду, откровенна с собой, не столько результатами, хотя и ими тоже, сколько самим пациентом. А полюбоваться было чем! Не думайте, ничего непотребного я не имею в виду! Если уж на то пошло, то это вот тело я знала вплоть до последней косточки, сустава, мышцы и Сестры знают чего еще.
Эльф был чертовски красив и великолепно сложен. Отличное жилистое тело с прекрасными пропорциями и развитой мускулатурой, удивительным лиловым цветом кожи и немалым ростом, производило ошеломляющее впечатление и в расслабленном состоянии напоминало хищника на отдыхе. Расслабленного, но далеко не слабого. Черты лица были изящны, но не слащавы, очень четко очерчены, но не резки. Возможно, сейчас он имел вид чересчур изможденный и бледный, но я знала, что это временно.
Скулы чуть расширены, подбородок не острый, а скорее какой-то упрямый, совершенно гладкий. Надо же! И эта басня оказалась правдой, как и остальные про растительность на теле у эльфов. Смоляные дуги бровей были очень выразительны, как и потрясающей длины, загибавшиеся к ним пушистые ресницы. Мне бы такие – никакая тушь не нужна! Глаза были изумительного фиалкового цвета, но это зрелище я предпочла бы забыть, т.к. смотрела в них через порванные веки. Увидеть бы их в обрамлении ресниц.
Я заулыбалась, гордясь собой, как какой-нибудь пластический хирург удачной операцией. Жаль только упрямый шрам, пересекающий левую бровь, не хотел регенерировать. Он, скорее всего, был старым, полученным еще до обвала, и раньше сильно портил лицо, но я с упрямством за него взялась. Пыхтела несколько часов, но он не поддавался. Тогда пришлось прибегнуть к старому приему – рисованию. Тщательно выполненный мной рисунок, был нещадно подвержен дальнейшей рихтовке ластиком. Ожидаемого чуда не произошло – шрам категорически отказывался исчезать, но стало значительно лучше – он пропал со скулы и века, восстановилась форма брови, и полностью появился глаз, до этого явно открывавшийся только на две трети. От страшного рубца осталась лишь легкая белесая безволосая полоска.
Теперь я как в зеркало смотрела – такой же белый росчерк красовался у меня над правым глазом. За автопортрет сесть было как-то недосуг, а зеркала было всего два – одно в пудренице валялось в рюкзаке – в него я редко смотрелась, а вторым служил блестящий подкрылок земляной коровы – мирного, тучного снорга, обитающего в больших пещерах. Он был натянут на стене в холле, вскоре после того, как я основательно взялась за обустройство жилых пещер. Учителю не особенно нужен был комфорт, но он не возражал, лишь бы я была при деле. В это большущее в полный рост зеркало, я смотрелась, только когда покидала пещеры – откуда-то появилось такое суеверие, чтобы обязательно вернуться невредимыми.
– Ты нужен мне, воин, – проговорила я, наклоняясь к остроконечному уху с нечеловеческой формой раковины, – прошу, вернись! Твое время не пришло!
Я взяла его за руку и продолжила свое взывание на всех языках, которые только знала: русском, английском, льйина квелли, доргаадише, и, конечно, темном наречии. Иногда, правда, увлекалась и переходила на универсальный матерный (мастер его не преподавал, но частенько на нем думал, так что здесь, я скорее самоучка)
Так я проводила вечера уже в течение полутора недель, а мой пациент и не думал возвращаться на этот свет, видимо, ему была по душе монохромность. Как частенько бывало, сон сморил меня прямо в кресле, и я, уютно свернувшись калачиком, крепко уснула.
Кирсаш
Что за настойчивый голос?! Совершенно невозможно сосредоточиться!
Туман, клубившийся у ног, согласно завихрился. Я давно потерял счет времени, казалось, что прошла вечность с момента, как я оказался здесь. Вокруг простиралась серая каменистая пустошь, однообразный пейзаж тянулся до горизонта по трем сторонам света, такого же однородно – светлого, но не солнечного, и лишь впереди стояла стена дымчато-серого тумана, настолько плотного, что заглянуть туда не представлялось возможным.
На самом деле, я догадывался, что это за место, потому что бывал здесь не раз, но никогда туман не подбирался так близко. Было известно, что нельзя приближаться к этому густому облаку из душ, но меня охватила странная апатия, не позволяющая двинуться от подползающих все ближе белесых языков. Видно, дела мои были совсем плохи, а опытный целитель-проводник все не появлялся. Самому мне, похоже, из такой глуши не выбраться.
Нужно хотя бы попытаться пошевелить рукой, пальцем, фалангой, наконец. ФФФФ!! Бестолку! А что если, наоборот…ГОЛОС! А если сосредоточиться на голосе? Приятном женском голосе с мягким тембром, говорившим на разных языках то незнакомых мне, то на вполне узнаваемых, а порой выдающем такие перлы, что если бы я мог, почувствовал бы, как наливаются жаром уши. Я отрешился от всего, оставив только этот ГОЛОС! Слух – единственное доступное мне чувство не подвел, и путаные фразы на разных языках звучали теперь отовсюду.
И тут я впервые что-то почувствовал – мое тело оторвалось от земли и понеслось прочь от тумана с бешеной скоростью – мир вокруг слился в серую ленту, голос пропал, но возникли другие, плачущие, зовущие вернуться обратно к туману, присоединиться к ним. Чуть позже пропали и они, ленты завертелись вокруг меня спиралями, свет померк, чтобы вернуться вновь.
Я открыл глаза. Каменный потолок был освещен мягким голубоватым светом раннего утра. Шакры готовились к встрече своего подземного дня. Тела я почти не ощущал, но, сконцентрировавшись, почувствовал самим телом. Лежал на чем-то ровном, в меру жестком. Ни жара, ни холода не испытывал. Через несколько минут удалось собрать пальцы в кулак, что вымотало страшно, но я не сдавался до тех пор, пока у меня не получилось. Так, вроде, не связан, значит не пленник – никто в здравом уме не оставит хассура без кандалов, если хочет удержать его в плену. Пока, кроме потолка ничего увидеть не удавалось. Я скосил глаза на ближайшую стену с нишами, уставленными шакрами и какими-то горшками. Шара-ла! Это какая-то кладовая, а не тюрьма.
