Юрий Никитин - Истребивший магию
— И вот так сразу обниматься?
— Хочешь сзади?
— Еще бы!
Он молча взял ее, как куклу, и пересадил сзади себя. Конь переступил с ноги на ногу, Барвинок инстинктивно ухватилась за волхва, он и здесь кажется надежной скалой, которую не пошатнут даже землетрясения, но больно ударилась лицом о его чересчур твердый лук за плечами.
— Готова? — спросил он.
— Да, — ответила она, сердитая на себя, что поменяла такое место на это, и на этого бесчувственного чурбана, что послушался с такой легкостью. Все-таки мужчина должен настаивать на своем, чтобы утверждать свое превосходство. Тем более в таком деле. Одно дело держать ее почти в объятиях, такую маленькую и хрупкую, другое — забросить за спину. — Если ты, конечно, не возражаешь!
— Ничуть, — ответил он. — Держись крепче!
— Не упаду, — ответила она независимо. — А ты лук не хочешь перевесить поближе к посоху?
— Чтоб он не скучал?
— Как ты хорошо все понимаешь!
— Как тебе удобнее, — ответил он.
К ее радости и несказанному облегчению, он в самом деле снял лук и колчан со стрелами, повесил у седла, только не справа, где посох, а слева, не такой уж и чурбан, если учитывает ее пожелания.
Тут же он по-разбойничьи свистнул, конь рванулся совершенно неожиданно. Ее откачнуло почти на круп, она кое-как выровнялась и ухватилась за его пояс, не понимая, что за травы дал лошади, почему вдруг понесла так резко.
Утро очень быстро перетекало в знойный и слишком солнечный день, когда на солнце трудно взглянуть, а снизу в глаза стреляют узкими острыми лучиками пластинки слюды и кварца.
Волхв сразу от деревни пустил коня по дороге, та вышла на еще более широкую и протоптанную. Копыта стучат гулко и часто, в ушах свистит ветер, сеет навстречу тончайшую дорожную пыль, справа от нее проплывают развалины древних сооружений… Уже тысячи лет как постепенно разрушаются, заброшенные и покинутые, а когда-то, подумала она с грустью, здесь кипела жизнь, слышался веселый говор, скрипели нагруженные телеги, ржали кони, звенели подвески в женских ушах, хлюпала холодная вода в ведрах…
Олег помалкивал, пришлось начинать растормашивать его самой, но о себе вроде бы неприлично вот так сразу, пришлось начать интересоваться руинами. Волхв отвечал сперва нехотя, потом вроде бы ощутил, что самого захватили воспоминания, и начал рассказывать о древних царствах, давних народах, явившихся ниоткуда и сгинувших в одночасье… Хотя, конечно, больше таких, что зарождаются медленно и неспешно, а потом так же степенно угасают, давая место другим, молодым и уверенным.
Она слушала, иногда вставляла какие-то реплики, чтобы показать, что да, интересно, еще как интересно, как здорово, ух ты, да не может быть, ну никогда бы не подумала, неужто правда так было, и все не могла найти удобный переход, чтобы заговорить о себе, такой замечательной, красивой и умнице…
Ну, если нет перехода к ней, то хотя бы кое-что узнать и о нем от него самого, но волхв, как нарочно, говорил только о древних народах, а знает о них удивительно много и никак не дает перейти на личности, что всегда так интересно, так увлекательно…
Конь мчался без устали, она уже устала болтаться за спиной волхва, а солнце едва-едва вскарабкивается к зениту. К счастью, этот чурбан, похоже, проголодался, а от скачки всегда есть хочется быстрее, повертел головой и обронил небрежно:
— Вон там передохнем малость.
Она сразу же сказала радостно:
— Что, устал?
Он хмыкнул:
— А ты нет?.. Полдня вот так мчаться…
Она почти пропела сладеньким голоском:
— А ты коню своему скажи, что это ты так мчался.
Конь оглянулся на нее и, как ей показалось, ухмыльнулся. Она ощутила себя бодрее, как всегда, когда удается укусить одного из этих рослых и сильных мужчин, уверенных, что они хозяева всего на свете.
Впереди густая роща, но Олег забираться вглубь не стал, остановил коня на опушке, расседлал и, забросив повод на спину, похлопал по боку:
— Ты хорошо потрудился. Отдохни малость…
Она наблюдала критически, как он складывает в шалашик сухие ветви для костра.
— Может быть, — предположила она ядовито, — ты покормишь коня? Или ему этой травки хватит?
Он повернулся к ней, на лице удивление:
— А что, их и кормить еще надо?.. Вот уж не думал… Ну тогда покорми, раз знаешь как.
Раздосадованная, она молча взяла сумку с овсом и пошла к коню. За спиной вскоре затрещал костер, а она надела сумку коню на морду и привязала, чтобы он сам встряхивал ее и доставал зерна.
Олег разложил еду, солнце сверкает в его красных волосах, из-за чего голова кажется объятой жарким пламенем, но зеленые глаза говорят о холоде внутри этого странного человека. И голос его прозвучал прохладно, когда он сказал:
— Справилась? Садись, ешь. Как только дожуешь последний кусок, сразу едем дальше.
— Ну, а как же, — отозвалась она и напомнила себе, что нужно не торопиться, как она ведет себя всегда за столом, не пожирать еду, а вкушать, как ее всегда учили родители. — Это и понятно. Странно, что это ты мне говоришь, а не я тебе!
— Действительно, — проворчал он.
Она взяла в руки хлеб и сыр, посмотрела на волхва искоса.
— Мне кажется, — заметила она осторожно, — ты не очень любишь женщин?
Он сдвинул плечами:
— Просто остерегаюсь. Разбойники требуют кошелек или жизнь, женщины и то и другое.
— Кошелек жалко?
— Ничуть, — возразил он. — Чего жалеть то, чего нет? Женщины, как и сны, никогда не бывают такими, какими хочешь их видеть. А это уже опасно.
Она победно расхохоталась, стараясь держаться так, чтобы рассмотрел ее и в профиль, у нее потрясающая линия от переносицы, через кокетливо вздернутый нос и пухлые губы к выступающему подбородку, изящное такое соединение красоты и силы духа. Да и грудь так кажется крупнее…
— Опасно, — сказала она с нажимом, — потому что боишься поражения?
Он ел молча, пережевывал медленно и старательно, как корова жвачку, ответил не сразу и чуточку невпопад, как будто уже думал о чем-то другом:
— Не спорю, самая глупая женщина сможет сладить с умным мужчиной. Но чтобы сладить с дураком, нужно быть самой умной… А ты какой себя считаешь?
Она замешкалась лишь на долю мгновения, но красивые женщины за словом в карман не лезут, их чириканье всегда звучит приятно:
— Конечно же, умной!..
— Понятно, — пробормотал он. — Ты ешь, ешь.
Она некоторое время ела молча, потом внезапно хихикнула, брови взлетели вверх.
— Смешинка в рот попала? — спросил он.
Она затрясла головой:
