Застава - Ойтен Мирланда
Надеюсь, ару-аллеш, у тебя всё в порядке. Жду, когда ты всё же выберешься из своей дыры. Знаю, что служение Тиары требует жертв не меньших, чем Орден, но, сестрёнка, ты знаешь моё мнение. Тебе не место в такой глуши. А если сестринство настолько опустилось, что не ценит тебя и твоей веры, то зачем оно нужно?"
Против воли я закатила глаза. Воображение живо дорисовало выражение лица брата: одухотворённое, даже вдохновлённое, он ещё будет долго говорить про то, что мне надо наконец-то отпустить прошлое и вспомнить всё хорошее, что у нас было, и перейти в Орден. И объяснить ему, что я просто не хочу, что прошлое я уже давно забыла, невозможно. Кадм упрямый, совсем как мама с папой. Он, наверное, вобрал в себя всё их упрямство, оставив мне лишь капельку. Я по сравнению с ним мягкая и покладистая, как тряпочка.
Новость, что брат жив и здоров, и что он теперь самый настоящий магистр Ордена, как и мечтал, дала мне сил выдержать навалившуюся тоску. Мне всегда тоскливо, когда наступает осень, и свет Извечного Огня становится слабым и не даёт тепла. Даже Тиаре нужен отдых, иначе ведь от вечного танца можно и с ума сойти, как это сделал когда-то Великий Дракон.
Но что же мне делать, когда тепло уходит, деревья засыпают, а землю укрывает снег?..
Первый снег выпал всего за месяц до Нового Года. Иногда мне хотелось проклясть какой-нибудь нехорошей болезнью того человека, что придумал праздновать этот день зимой во мраке. Никакие еловые лапы, цветные игрушки и гирлянды его спасти не могли.
К тому же в моём храме снова сломалось отопление.
Заготовку дров для храма Рахаил провёл частично как расчистку дороги на перевал, а частично — как экстренный резерв на случай, если отключится наша мино-станция. По факту же дрова предназначались мне и только мне. С отоплением у храма было плохо, очень плохо. Печами топить — никаких сил не хватит, а общее отопление от станции постоянно ломалось. Можно было, конечно, не топить, но бросать статую Тиары и мои дорогие старые фрески и картины промерзать я не могла.
Поэтому, когда наша теплолиния сдохла, мне пришлось брать колун и вместо вечерних танцев колоть дрова. Я ненавидела это занятие, но оно давалось мне легче, чем протопка или таскание дров туда-сюда. А ничего не делать было совершенно невыносимо. Я желала убивать, и никто не мог меня остановить в этом желании. Поэтому я представляла на месте чушки какую-нибудь кетекскую рожу и уничтожала её. Тиара видит, это божественно приятно. Ну и пусть завтра будут болеть руки и спина. Зато душа будет на месте.
Камалин достойного места в спасении храма от мороза не нашлось. Топить она не умела, таскать дрова в том же объёме, что трое здоровенных мужиков, да по крутым лестницам в подвал, не могла, колоть дрова… Я дала ей расколоть две чушки… ну, как расколоть, попытаться. И, когда моя заноза в заднице чуть не разбила сама себе голову, в пятый раз неправильно замахнувшись колуном, отправила её подметать молельный зал.
Она посмотрела на меня так, как, наверное, орденцы смотрели на живых кетеков, когда сняли осаду. Разве что оружия у неё не было, и пристрелить меня на месте она не могла. Даже взглядом испепелить не получилось. Я какая-то совсем неиспепеляющаяся.
Наши отношения с ней не ладились, к моему огромному сожалению. Я по натуре вообще жалостливая, и мне хотелось чем-то девчонке помочь. Камалин не была дурой, мозги работали, если она умудрялась на время оставить своё упрямство и… я затруднялась дать определение этой проблеме в голове у моей ученицы. Ограниченность, что ли. Да, ограниченность. Кто-то твёрдо вшил девчонке три варианта поведения в любой ситуации, и убедил, что так же поступать должны все. Её бесило всё, везде и всегда. Все всё делали не так, вели себя не так, а главным источником её ярости была я.
Я вообще была неправильная по всем статьям. Разве что у меня было, как положено, два глаза, две руки и две ноги, в остальном я была средним между недоразумением и зловредным дэвом, порочащим мантии истинных сестёр.
Самое печальное, Камалин отказывалась осознавать, почему очутилась у меня. То есть, понимала, но решительно противилась всем попыткам осознанию плачевности её положения проникнуть в её одревеневший от безделия мозг. Моё наставничество она воспринимала, как ссылку и продолжение каких-то внутренних конфликтов сестринства. Не то чтобы она была не очень права, но я не собиралась причинять ей вреда. О чём сказала раз пять. В начале шестого я задумалась, а стоит ли надрываться, и махнула рукой. В конце концов, нам надо дотерпеть до первого весеннего поезда. Большую часть дня я девочку не видела. Камалин торчала на уроках, которые по моей просьбе ей организовал Рахаил, или в спортивном зале пыталась кого-нибудь побить. Дралась она, кстати, абсолютно под стать её образу мысли. Сильно, технично, без фантазии и страшно злилась, когда её укладывали на ковёр хитростью.
А у нас все зимующие не парадные рыцари Мейнда, они воевать вообще-то учились, и как никто знали, что "как правильно" идёт в задницу, если этим не спасти свою шкуру.
…Иногда я радовалась, что я не Камалин. Тяжело, наверное, жить, будучи ею. Кругом одни враги, развратники, лжецы, лентяи и такие, как я.
Орденцы, не будь дураками, сразу просекли эту манеру борьбы девочки, и Камалин стала излюбленнной грушей для битья у моих дорогих и бесконечно добрых сожителей. Некоторых особо рьяных пришлось побить уже мне, чтобы отвалили и не мешали воспитательному процессу.
Падение на ковёр бешенной Риммы Камалин даже видела, и после того спарринга наши отношения с девочкой стали чуть-чуть теплее. Возможно, она не была благодарна, а просто чуть-чуть заважала меня. Этого уважения хватило на целый месяц нейтралитета. Я не давила на Каму, она в ответ слушалась — и продолжала деградировать как волшебница и сестра Тиары.
Никто во всех обитаемых землях не знает, как связано поклонение богам и волшебство. Но статистика, безжалостная сволочь, показывала, что волшебников среди нас много. Некоторые считали, что пошлое слово "волшебство" означает лишь способность восприимчивых душ чувствовать волю Великого Мудрого и претворять её в реальность. То есть, среди жрецов таким образом большинство будет именно искренними последователями своих богов.
Некоторые ради скандала доводили мысль до абсурда, и напоминали, что способности мыслеплётов слишком уж похожи на легендарное осанвэ, способность человечества общаться друг с другом и с богами без помощи слов. Я один раз применила этот приём в споре, и едва успокоила (в основном по морде) трёх коллег и одного их оппонента, решивших, что я возмутительно неправа.
Я сама придерживалась мнения, что всё-таки вера как-то с этим связана. Вот я, например. Мама с папой говорили, что я родилась самым обычным ребёнком. А когда меня взяла в оборот дорогая тётушка, я заигралась в Румму-Ару и спалила нашу квартиру. Мама, беременная мелким, едва успела вытащить в окно меня и документы.
Камалин была волшебницей, и её способности стремительно угасали.
В личном деле значилось, что её способности средние, но стабильные. Когда я её попыталась проверить, она практически не контролировала остатки силы, и чуть не взорвала молельный зал. Я ей ещё раз запретила пытаться ворожить, но это же я, верно? Меня можно не слушаться. В итоге после пожара в её комнате в дело вмешался Рахаил. О чём они говорили, он мне не сказал даже после моих слёзных просьб и одной очень настойчивой с выкидыванием ключа от кабинета в унитаз. Только попросил больше так не делать, а то он во мне разочаруется.
Но ворожить в комнате Камалин вроде прекратила.
Я выдохнула.
Но через два дня поймала её за попыткой расковырять печать на святилище, поняла, что это всё-таки война.
— Давай подменю тебя, — предложил Ферах, оттащивший в храм уже изрядно дров. На растопке сидел Лир. Этот молодец оказался настоящим сокровищем. Чего он только не умел! Даже топить печи храма. Он попытался научить топить Камалин, но парень успел чем-то вызвать её недовольство, и учёбы не вышло.
