Анатолий Агарков - Семь дней Создателя
— Посчитать надо, — торговался Рамкулов.
— Я тебе конкурента устранил.
— А я цен не знаю на эти поливалки, подметалки.
— Поставишь в кредит — ребята рассчитаются.
— Своих ссуд по горло.
— Не ищи со мной ссоры, — повернулся спиной к несговорчивому татарину.
Армянам:
— Знаете мой офис? Кто поголовастее завтра спозаранку — помогу с оформлением юридического лица.
Утро следующего дня. Мой визави Игорь Оганесян. Акцент у собеседника тяжёлый — что Оганесян, сразу уловил, а вот имя…. Пусть будет Игорь.
— Согласны трудиться на коммунальном поприще?
Он кивнул.
— Нина Васильевна подыскала аудитора, он поможет описать, расценить строительное имущество — не верю я Рамкулову. Не очень верю. Давай паспорт.
С фотографии смотрела симпатичная мордашка. Вскинул удивлённый взгляд. Словами и жестами Игорь объяснил, что нет у него российского гражданства. Это паспорт его русской жены.
— А в Армении другая?
После паузы собеседник подтвердил — да, есть.
Вызвал Нину Васильевну.
— Оформляйте частное предприятие "Уклад" на эту особу.
Попросил Изабеллу разыскать в городе настоящий армянский коньяк. После третьей рюмки гость перестал коверкать русские слова и без запинки курлыкал что-то на своём наречии. Я понял, это рассказ о мальцах и жене, оставленных в далёкой Армении.
Сжал его бицепс:
— Привези их сюда. Вторая жена поймёт, обязательно поймёт, только для этого надо много зарабатывать.
Нина Васильевна вошла:
— Готовы документы.
— Оставьте, а завтра поедите с Оганесяном в налоговую.
Связался с дежурным:
— Пошли ребят за главным коммунальщиком в администрации.
Нас трое в кабинете.
— Проходи, садись, выпей, познакомься.
Когда выпили и познакомились, бросил чиновнику папку с документами.
— Родилось новое предприятие коммунальной сферы "Уклад". Исполнительный директор перед тобой. Тебе задача — составить перечень и прейскурант необходимых городу услуг. Под него будет приобретён набор техники. Правила игры: никаких откатов, "Уклад" без работы не оставлять, расчётов не задерживать. Короче, как затоскуешь по неприятностям, устрой её Оганесяну. Обещаю — верну сторицей….
Загорелся на селекторе сигнал от дежурного.
Поднял трубку:
— Говори.
— ЧП у нас, босс.
— Пошли ко мне Лёвчика.
Вошедшему водиле:
— Отвезёшь господ, куда скажут.
Пожал гостям руки, прощаясь.
Дед был небрит, избит и полупьян. Смял трясущимися руками пластиковый стакан, пролив воду на колени. Пытался что-то говорить, швыркая носом и вытирая слёзы.
— Похмелите его.
Водку поднесли в металлической крышке термоса. Гость выпил, крякнул и заговорил:
— Бабку мою в больницию свезли — выживет ли? Четырнадцать харь сильничали…. И надо мной, падлюги, надругались.
Дед ещё раз опрокинул пустую термосную крышку в пасть, ёкнул кадыком и шумно втянул воздух носом.
Я проигнорировал намёк:
— Говори.
И он говорил, не выпуская крышку из рук, говорил, говорил….
Такая складывалась безрадостная картина. Квартировали у стариков таджики-строители, сезонные рабочие. Некоторые в доме ночевали, иные в вахтовке автомобиля "Урал", на котором по объектам разъезжались. Ничего, скромно жили, стариков не обижали, всё работали и работали от темна до темна. А потом расчёт получили, и домой засобирались. Перед самым отъездом накрыли столы во дворе, пир затеяли.
— Нет, ни от водки они таки дурны стали, — уточнял дед. — Курили что-то, похваляясь. Мне предлагали. А потом будто с цепи сорвались….
Действительно, трудно представить картину, как забитые джумшуты, насиловали древнюю старуху, открывая неизвестные ей доселя таинства орального и анального секса. Нашлись охочие и до стариковой плоти.
— До беспамятства меня, — всхлипнул гость. — До беспамятства.
Когда очнулся дед бесштанный, облизанный утренним туманом, постояльцев и след простыл. Нашёл старуху бездыханной, кинулся к соседям. Те вызвали скорую, а пострадавшему посоветовали:
— Ты в милицию не ходи, топай прямо в "Алекс".
По моему знаку дежурный плеснул в крышку водки.
— Отвезите старого к бабке. Если жива, прикупите чего — фруктов, соку, сладостей. Врачей расспросите, какие лекарства нужны? Да самого покажите — может заштопать что надо. Пацанам — общий сбор. Лёвчика разыщи.
Через полчаса в офисе стало тесно от бандюков.
Макс горячился:
— Сволочи! Все рванём, всех порвём.
— Нет. Четверо на "Лексусе". Дай мне двух лучших бойцов.
Когда парни были отобраны, приказал снять шпалеры.
— И ты, Лёвчик. Нам надо проскочить казахскую таможню без осложнений.
— А как же…?
— Руками будем рвать.
— Да их четырнадцать морд.
— Кто струсил, заменю. Всё, некогда болтать, в машину.
Мы нагнали их на закате, в голой степи, в пятистах километрах от границы. Обогнали, подрезали. Они могли бы удрать по бездорожью — "Урал" не "Лексус", но, должно быть, тяму не хватило. Они посчитали нас вооружёнными грабителями, а от пули не убежишь. Вываливались из кунга и кабины с воплями:
— Вай, вай, насяльника…!
Мы действовали на арапа — хватали за шиворот, бросали на асфальт:
— Лежать, суки, не двигаться!
Не получилось. Разглядели-таки джумшуты, что мы безоружны, и бросились врукопашную. И была сеча жестока и кровопролитна. Мы уложили их на асфальт — не в рядочек, мордой вниз, а кого как пришлось, кому как досталось. Потом выкинули из кунга и перетрясли походные торбы. Все деньги ссыпали на широкий платок — внушительный получился узел. Вахтовку подожгли — долго озаряла горизонт, когда возвращались домой.
— Вести можешь? — спросил Лёвчика, ему проткнули ножом живот.
— Нормально, босс.
— Упёртый народ, — сетовал боец с проломанной монтировкой косицей. — Врежешь от души по-русски — кости хрустят, ломаясь, а он, гад, опять встаёт. Приловчился — вдарю, пока летит, ногой вдогонку — так смиреют.
— Где драться научился, босс? — прохрипел второй боец с пробитой киркой головой.
— В балетной школе.
На мне не было ни царапины.
…. Бабка оклемалась. Прятала глаза от смущения:
— Срам какой.
Посмотрела на пакеты с фруктами, прикинула, что не осилит и загрустила:
— Что-то старый не идёт.
А дед её запировал на радостях. Нас встретил во дворе присядкою:
— Опа-на да опа…!
Я бабке:
— Добавка вам к пенсии вышла — раз в месяц привозить станем.
— Вот хорошо-то, — покивала головой и, перебирая дряблыми пальцами край одеяла, за своё. — Чтой-то дед мой не идёт? Поди, бросил — зачем я ему опозоренная.
