Хаген Альварсон - Девятый Замок
Так скачет Безумие на чёрных конях с красными гривами.
И судороги хватают недра гор. И горы — о, вечные, гордые горы! — блюют раскалённой лавой.
Эхо подземелий изрыгает шаги. Кто-то бешено бежит по переходам, быстро перебирая короткими ножками. Бежит в сырой, плесневелой тьме… И нет конца этому бегу без цели и смысла.
Из-под маски Лоддира раздавалось блеяние овцы.
Овцы под ножом — и голос:
— Спасите! Помогите! Корд! Борин! Дэор! Кто-нибудь!..
Корд печально вздохнул:
— Боги не помогают тем, кто не помогает себе сам. Ты сделал выбор, Дарин Фундинсон, из рода подлеца Фарина, слова взорвались под сводом Девятого Замка, и теперь поздно судить и молить. Ты пощадил врага, Дарин-хёвдинг, — но чего стоит прощение не из любви, уважения или силы духа, а из бессилия, безволия и страха? Я не возьму на себя смелость молиться о твоём спасении, конунг ратанов, ибо ты сам погубил себя. Когда же ты вновь вернёшься в Зал Драконов, с великой любовью в сердце или же с великой ненавистью… быть может, ты также получишь прощение.
Или достойную гибель.
Волшебник нарисовал прямо на холсте, изображающем позорное бегство Дарина, равносторонний крест, объятый алым кругом. Такие кресты и ныне вырезают из гранита мастера Эйридхе, чтобы воздвигать их в ногах усопших на кладбищах… И такие же кресты украшают больницы, госпитали, родильные покои и колыбели младенцев в этих землях.
— Нет, ты не медный, — буркнул Лоддир, — ты железный!
И снова исчез.
Друид смотрел на изображение деревянного Асклинга, застывшего перед своим двойником из плоти и крови. По жертвенному серпу в ясеневой руке текла алая брага жизни. Глаза-лазуриты мягко сияли надеждой.
Друид улыбнулся:
— Молодец, Аск, достойный выбор. Ты и без меня справишься. А я без тебя — нет. Так что иди сюда, Асклинг Сульдарсон, иди и помоги мне!
— Нет-нет! — закричала со своего престола Герна. — Он выбрал самосожжение! Он должен умереть!
— Умереть, как умирает Феникс. Как умирает солнце, — молвил Корд'аэн, не удостоив Герну взглядом. — Всё же слегка ему помогу.
— Нет! — топнула ножкой Герна. — Он умрёт! Я так хочу, это так печально и красиво…
— Твоя мама-дракониха мало порола тебя в детстве.
Герна вскинула ручку. С пальцев сорвались молнии, опутали Корд'аэна, вросли в конечности… Боль пронизала его, вытянула его струной, и кисть упала к ногам. Хранительница шевелила пальчиками, белые ниточки молний извивались, заставляя друида дёргаться. Словно куклу-марионетку. Корд'аэн согнулся в поклоне, рывком ухватил кисть и, резко распрямляясь, вогнал рукоять себе в правый глаз. Неглубоко, дюйма на полтора, чтобы не ранить мозг. Зелёное око лопнуло, брызнув на холст кровью и белком. Волшебник страшно заорал, пугая тьму в углах. Герна хлопала в ладоши и заливисто смеялась.
Но и тогда чародей не пожалел о сказанном.
Он смотрел на то, как останки правого глаза сползают по холсту, принимая подобие падающей птицы с длинным хвостом. Превозмогая боль, он повернул голову к Герне и, оскалив рот, произнес:
— О, как ты прекрасна, возлюбленная моя… в смысле, какая ты дура.
Нити-молнии лопнули, друид осел на пол, а из картины, из плена красок, памяти и крови, шагнул во мрак зала златобородый и синеглазый дверг. В раме же стояла пустая пивная бочка.
Новорожденный ощупал себя, глуповато улыбнулся и завопил:
— Хэй-йя! Корд! Корд, чтоб ты тыщу лет жил! Дай я тебя обниму, волшебник ты мой! Получилось! Корд, знаешь, у меня ведь теперь даже дырка в жопе есть! Хочешь, покажу?! Эй, Корд, что с тобой?!
Только тут Асклинг заметил, что друид едва не скулит от боли. Дверг склонился над ним, не зная, что делать, но тот убрал руки от лица и поднял голову.
На его лице — мрак и уродство кровавой глазницы, свет и красота тёплой улыбки.
— Аск… не пей хмельного сверх меры, не охоться весной, женись на молоденькой дурочке, и судьба Гельмира Гульденбарда обойдёт тебя стороной…
— Корд! Корд, не умирай!!!
Друид рассмеялся:
— Ну уж нет, Асклинг, этого они не дождутся. Просто очень больно.
— Кто это сде… — начал было дверг. Поднял голову, оглядел зал. Герна помахала ему ручкой. — Это она тебя так?!
— Нет, это я сам. По глупости…
Сверху донесся обиженный голосок:
— Эй, я так не играю!
— Что тут?.. — начал Асклинг, но Корд прервал его:
— Тише. Здесь творится сказание!
— Сказание?
Герна встала, воздела руки и закричала сверху, страшная как сама жизнь:
— Ты выбрал жизнь, Корд'аэн Одноокий? Смотри же! Вот она, жизнь!
Вихрь рванулся вниз, подобный матёрому вепрю, что проламывается сквозь густой лес. Ревущий ураган обрушился на смертных. Очи вмиг наполнились слезами и болью. Волосы и бороду скрутило канатами, намотало на незримый кулак и мотало, дергая из сторону в сторону. Уши заложило от свиста — казалось, сам Хельгрим свистит, подгоняя адских волков, запряженных в его костяную колесницу. Исполинские крылья хлестали лица. Тяжелый таран ветра бил в грудь. Асклинг стоял несокрушимой башней. Корд же раскачивался, танцуя с ветром, словно сосна на высокой скале над морем…
— Ветер, дыхание неба, дарует жизнь, — кричала Герна, — примите же дар!
Корд'аэн почувствовал, что ноги его скользят, отъезжая назад, что его просто сносит. Он знал, куда его может снести. Ибо ветер, дающий жизнь, отнимает её столь же просто. Ещё он знал, что Асклинга рано или поздно тоже сметёт в утробу бездны.
И тогда чародей заорал, разрывая горло:
— Дай руку!!!
Удивительно, однако Асклинг услышал — и вцепился железом обретённой плоти в ладонь заклинателя.
Вспышки молний озарили чертог, и дрожь охватила смертные тела. Дрожь не страха, но восторга и наслаждения. Молнии словно пронизывали их, заставляя сердца радоваться.
— Вот, значит, каково это — иметь живое тело! — жмурясь, произнёс Асклинг.
— Через пару десятков лет надоест, — уверил его сид.
— А тебе надоело?
Корд не знал, что ответить.
А ветер крепчал.
— Самая глупая смерть для мужа — это смерть на ложе наслаждения, — пробормотал наконец волшебник.
Теперь промолчал Асклинг.
* * *
Они стояли на страшном ветру. На ветру, что нес наслаждения. Наслаждения для глупого, слабого, смертного тела. Запахи изысканных яств Севера и Юга, дразнящих пряностей Востока, даров морей Запада, тонких вин. Вкус сводил судорогой рты. Как и поцелуи красавиц, их ласки и обнажённые тела. Прекрасная музыка ублажала их слух. Одетые в шелка и бархат, они ступали по толстым коврам, неслись на горячих скакунах по вольным степям, окунались в тёплые волны морей… Уносились в яркие миры сумасшедших грёз под действием крепких трубочных зелий. Бесчисленные армии сходились в битвах на бескрайних равнинах, чтобы только доставить им наслаждение видом великого смертоубийства.
