Р. Бэккер - Воин кровавых времен
Все это время внимание, окружающее Келлхуса, князя Атритау, и напряжение между теми, кто восхвалял его, и теми, кто его осуждал, усиливалось. На заседаниях Совета Конфас, Готьелк и даже Готиан без устали обвиняли Келлхуса, утверждая, что он — лжепророк, язва на теле Священного воинства и ее следует выжечь. Кто мог усомниться в том, что Бог наказывает их? У Священного воинства, настаивали они, может быть только один пророк, и его имя — Айнри Сейен. Пройас, который прежде с таким красноречием защищал Келлхуса, самоустранился ото всех споров и отказывался что-либо говорить. Лишь Саубон по-прежнему выступал в его защиту, хоть и без особого рвения, поскольку ему не хотелось портить отношения с людьми, в поддержке которых он нуждался, дабы упрочить свои притязания на Карасканд.
Но никто по-прежнему не смел предпринять что-либо против так называемого Воина-Пророка. Его последователи, заудуньяни, исчислялись десятками тысяч, хотя представителей высших каст среди них было не так уж много. Мало кто забыл Чудо Воды в пустыне, когда Келлхус спас Священное воинство, включая и тех неблагодарных, что теперь предавали его анафеме. Вспыхнул раздор и мятеж, и впервые мечи айнрити пролили кровь айнрити. Рыцари отрекались от лордов. Брат отказывался от брата. Соплеменники восставали друг на друга. Лишь Готиану и Конфасу удалось как-то сохранить верность своих людей.
И тем не менее, когда раздавалось пение труб, айнрити забывали о вражде. Они стряхивали с себя апатию болезни и сражались с жаром, знакомым лишь тем, на кого пал гнев Божий. А штурмовавшим их язычникам казалось, будто стены обороняют мертвецы. Сидя у своих костров, кианцы шепотом рассказывали истории об отважных и проклятых душах, о том, что Священное воинство уже погибло, но до сих пор продолжает сражаться, ибо столь сильна была ненависть его воинов.
Слово «Карасканд» из названия города сделалось именем страдания. Казалось, будто сами стены — стены, возведенные Триамисом Великим, — стонут.
Роскошь этого дома напоминала Серве о праздной жизни в качестве наложницы в доме Гаунума. С открытой колоннады на дальней стороне комнаты ей был виден Карасканд, раскинувшийся на холмах под синью небес. Серве полулежала на зеленой кушетке; она сбросила платье с плеч, и теперь оно свисало с яркого пояса, повязанного у нее на талии. Младенец вертелся у ее обнаженной груди, и Серве как раз начала кормить его, когда услышала звук отодвигающейся щеколды. Серве подумала, что это кто-то из домашних рабов-кианцев, и ахнула от неожиданности и восторга, когда почувствовала прикосновение к шее руки Воина-Пророка. Вторая рука скользнула по ее нагой груди, когда Келлхус потянулся, чтобы осторожно провести пальцем по пухлой щечке младенца.
— Что ты здесь делаешь? — спросила Серве, подставляя губы под поцелуй.
— Много всего произошло, — мягко произнес Келлхус. — Я хотел убедиться, что с тобой все в порядке… А где Эсми?
Ей всегда было странно слышать, как Келлхус задает такие простые вопросы. Они напоминали ей о том, что Бог все еще человек.
— Келлхус, — задумчиво спросила она, — а как зовут твоего отца?
— Моэнгхус.
Серве наморщила лоб.
— Я думала, его имя… Этель или как-то так.
— Этеларий. В Атритау короли, восходя на престол, принимают имя великого предка. А Моэнгхус — его настоящее имя.
— Тогда, — сказала Серве, проводя пальцами по светлому пушку, покрывающему головку ребенка, — это и будет его имя при Помазании: Моэнгхус.
Это не было утверждением. В присутствии Воина-Пророка все заявления становились вопросами. Келлхус улыбнулся.
— Так мы назовем нашего ребенка.
— Мой пророк, а что он за человек — твой отец?
— Самый загадочный на свете, Серве. Серве негромко рассмеялась.
— А он знает, что породил на свет голос Бога? Келлхус поджал губы от притворной сосредоточенности.
— Возможно.
Серве, которая уже стала привыкать к таинственным беседам наподобие этой, улыбнулась. Она смахнула слезы с глаз. С теплом ребенка, пригревшегося на груди, и теплом дыхания пророка на шее мир казался замкнутым кругом, как будто радость давно уже изгнала горе.
Внезапно Серве захлестнуло ощущение вины.
— Я знаю, что ты горюешь, — сказала она. — Столько страданий…
Он опустил голову. Ничего не ответил.
— Но я никогда не была такой счастливой, — продолжала Серве. — Такой целой… Это грешно? Обрести радость, когда другие страдают?
— Для тебя — нет, Серве. Для тебя — нет.
Серве ахнула и перевела взгляд на младенца, присосавшегося к груди.
— Моэнгхус проголодался! — рассмеялась она.
Радуясь тому, что их долгие поиски завершены, Раш и Вригга остановились на вершине стены. Опустив щит, Раш уселся спиной к парапету, а Вригга остался стоять, прислонившись к каменной кладке и глядя через бойницу на вражеские костры, рассеянные по долине Тертаэ. Никто из них не обратил внимания на темную фигуру, припавшую к парапету на некотором расстоянии от них.
— Я видел ребенка, — сказал Вригга, продолжая смотреть в темноту.
— Да ну? — с искренним интересом отозвался Раш. — А где?
— У нижних врат на площади Фама. Помазание проводили прилюдно… А ты что, не знал?
— А мне кто-нибудь сообщил?!
Вригга снова принялся вглядываться в ночную мглу.
— Какой-то он странно темненький, я бы сказал.
— Чего?
— Ребенок. Ребенок темненький. Раш фыркнул.
— Подумаешь — с какими волосиками родился. Они все равно скоро сменятся. У моей второй дочки вообще были бачки!
Дружеский смех.
— Когда-нибудь, когда все закончится, я приеду поухаживать за твоими волосатыми дочками.
— Ох, начни лучше с моей волосатой жены!
Новый взрыв смеха, оборвавшийся от внезапного озарения.
— О-хо! Так вот откуда взялось твое прозвище!
— Ах ты наглый ублюдок! — возмутился Раш. — Нет, просто моя кожа…
— Имя ребенка! — проскрежетал чей-то голос из темноты. — Как его имя?
Вздрогнув, друзья повернулись к похожему на призрак скюльвенду. Им уже доводилось видеть этого человека — мало кто из Людей Бивня не видел его, — но им никогда еще не случалось сталкиваться с варваром лицом к лицу. Даже в лунном свете от его вида делалось не по себе. Буйные черные волосы. Загорелый лоб, глаза — словно два осколка льда. Могучие плечи, слегка ссутуленные, как будто согнутые сверхъестественной силой его спины. Тонкая, словно у юноши, талия. И крепкие руки, исчерченные шрамами, и ритуальными, и полученными в боях. Он казался каменным изваянием, древним и голодным.
