Александр Зорич - Карл, герцог
Доминик, привороженный размеренной ездой, не заметил, когда кряжистый холм с крутыми отрогами, поросшими дубками, успел повернуться на девяносто градусов, а перелески слева – расступиться и открыть свободное пространство, где было всё необходимое.
Слева был город. Справа – лагерь бургундов. А прямо перед ними – заснеженная равнина, до времени идеально белая и абсолютно пустая.
8. Нанси салютует рыцарям Тевтонского ордена
Когда Карл наконец влез в седло и подъехал к лагерному валу, под которым мялась бормочущая гурьба лучников, он понял, что единственный благоприятный момент упущен. Если он вообще был – этот благоприятный момент.
На удивление ладно выстроив скошенный фронт, нарядные оловянные кавалеристы неподвижно застыли между Нанси и гнусным лесистым холмом, овраг на восточном скате которого придавал ему отдаленное сходство с копытом.
Карл сразу же опознал в солдатиках итальянских кондотьеров и сплюнул. Значит, Пиччинино вновь подвернулся под ноги. Что он всюду лезет? На какие такие таинственные услады плоти зарабатывает? У старикана ведь уже давно песок из жопы сыплется, на покой пора, мемуары диктовать, а он шастает и шастает, рыщет и рыщет. Ну погоди ужо, моя продолбанная валькирия!
Карл отметил, что итальянцев много, но всё-таки в пределах допустимого – от силы полторы тысячи. Сами по себе кондотьеры никакого интереса не представляли. Их, пожалуй, можно было смять копейным ударом, обрушившись конной лавой с холма. Полчаса назад это ещё имело бы смысл.
Но под прикрытием кондотьеров на поле уже выходили передовые роты французских рыцарей, а севернее их опушка леса была черна от мелких и суетных цацок. Это была королевская пехота и была она в числе немеряном.
Нанси приветливо салютовал французам из двух пушек.
– Лизоблюды, – отчетливо произнес молодой лучник, стоявший в четырех шагах перед Карлом.
Карл повернул коня, собираясь возвращаться к шатру и созывать военный совет.
В этот момент в Нанси снова грохнули пушки. «Это точно, что лизоблюды, – почти не чувствуя раздражения, подумал Карл. – Совсем тронулась немчура.»
Он оглянулся. Странное дело: в первый раз французам салютовали с западной башни – той, что была к ним ближайшей. Рядом с ней до сих пор висели два размазанных ветром обрывка грязной ваты. А теперь почему-то свежий пороховой дым был порожден северо-восточной, полностью противоположной французам башней крепости. За каким, собственно, хреном? Кому салютуем?
Выяснилось это через двадцать минут, когда на дороге, проходящей прямо вдоль городского рва, между стенами и густым ельником, показались всадники в длинных белых плащах. На этот раз Карл боялся обмануться до последнего, боялся поверить своим глазам и только когда Никколо, который уже давно был рядом, подтвердил: «Да черные кресты, черные! И орлы у них тоже черные, и вообще такая окаменевшая посадка только у мертвецов и тевтонов», герцог облегченно вздохнул.
– И лизоблюды, и идиоты! – весело крикнул Карл лучнику, который всё стоял, почти не шевелясь, и глазел на тевтонов, которых видел первый раз в жизни. И, не дожидаясь, пока тот обернется и полезет в карман за ответом, погнал коня вдоль вала, чтобы разыскать Рене де Ротлена.
Александр смотрел в спину отцу и думал, что сразу, как только у них дойдет с ним дело до следующего разговора, надо будет поблагодарить его за Жака. Дурака сегодня вздернули из-за бабы, да вовремя откачали.
9. Шмелём – в Лотарингию
– Кто?
– Жильбер де Шабанн. Господин Рогир писал меня с супругой. В августе.
– Так Вы забрать работу?
«Ро-о-гир! К тебе пришли-и-и!» – сложив рупором ладони, закричала Изабелла и, усадив гостя, пошла растапливать печку, на ходу собирая волосы в пучок. Наверное, раньше ей было бы неловко, что ещё только стемнело, а они уже залегли спать, словно пастухи. И неловко за свой неряшливый капот, заляпанный воском, из-под которого выглядывает заношенная ночная сорочка. И за ведро для физиологических нужд в условиях мороза, которое гость зацепил ногой, но, слава Богу, не опрокинул. Но это раньше. А теперь – нет.
– Вечер добрый, – голос Рогира. Он в ночном колпаке и в кальсонах. Он продрал глаза и выглянул из спальни, что на втором этаже, затем снова скрылся и, наскоро одевшись, спустился вниз по лестнице.
Жильбер де Шабанн сидел тихо, не смея пошевелиться. Он подозревал, что будет здесь некстати, но рассуждал приблизительно так: если им будет неловко – ему наплевать, они ему не ровня. Но будничные, обыкновенные люди, которых он вытащил из постелей, нисколько не смущенные и не возмущенные, его испугали. Это какая-то новая порода людей – несмущаемые. Это шестая раса – сокрушался де Шабанн.
Он был озадачен: как в такой аморфной среде проявить свой «тяжелый характер»? И матерно крыл государыню Шарлотту, из-за которой он, собственно, занял денег и прибежал сюда ночью как подсоленный. Ей, видите ли, тоскливо каждый раз, когда муж воюет с бургундами. И поэтому ей моча стукнула в голову непременно навестить его с супругой завтра утром. А значит было бы очень кстати повесить шедевр кисти Рогира ван дер Вейден на самую обнаженную стену, а от буржуазного вопроса «сколько?» небрежно отмахнуться, что, мол, не жлобы, на искусствах не экономим.
– Рад Вас видеть. Признаться, был уверен, что Вы сейчас вместе с государем воюете бургундов. Ваш визит для меня, не скрою, сюрприз.
Рогир украдкой бросил взгляд в сторону темного лаза на кухню. Сейчас бы в самый раз чего-нибудь горячительного и печенья. Что это Изабелла медлит? Уголь закончился? Хвала Создателю, шаблоны светского трепа растворились во плоти Рогира, как витамины. Обратно они тоже выходили беспрепятственно и самовольно – он, пожалуй, мог бы брать интегралы и читать по-гречески, пока его губы артикулируют «рад Вас видеть», не то что думать о жене.
– Я, знаете, был бы счастлив быть в Лотарингии, подле государя, под его знаменем биться плечом к плечу с бургундской нечистью, – соврал де Шабанн. – Но, увы, только оправился после тяжелейшего ранения.
– Какое несчастье! – участливо отозвался Рогир и, спрятав в ладонь улыбку, стал припоминать что-то, какую-то сплетню, переданную Изабеллой, как-то подозрительно тихо на кухне, ах да, там замешан тот приятный белокурый мальчик. – Однако, портрет готов и Ваша супруга будет довольна. Вы здесь ещё импозантней, чем в жизни.
– Да уж, – процедил де Шабанн и на глазах помрачнел.
Рогир не настаивал на семейной теме, сколько можно говорить, когда можно чудесно, быстро окончить мучения – обменять картину на гонорар, попрощаться и всё. И не надо никакого горячительного, Изабелла права, это только затягивает коммуникационную агонию. Де Шабанн полностью независимо пришел к тем же выводам и потянулся за мошной, притороченной к поясу.
