Ахэнне - Virgo Regina
— Ты кричал. Я думал, что-то случилось.
Теодор сел на угол кровати. В одних плавках с веселеньким пестрым рисунком элитник смотрелся комично, Доминик едва не хихикнул. Вместо этого спрятался под одеяло с головой.
— Кошмар приснился, — честно объяснил он.
— Понимаю, бывает, — серьезно кивнул Теодор, и вновь сократил промежуток между собой и Домиником, точно проверяя — цел ли гость. А то мало ли. С кровати, например, свалился да шишку набил. Доминик слышал его ровное дыхание и цветочный аромат какого-то шампуня. Наверное, долго сушить такие волосы, подумал он некстати, и так же некстати потянулся к нему.
Коснулся.
Отдернулся.
— До сих пор боишься? Я вроде не кусаюсь.
Нет, Доминик не боялся. Именно это тревожило, до сих пор ни единое существо не было абсолютно безопасным для (ни-что-же-ства) него.
У Доминика нет причин доверять, и потому прикосновение — и едва ли не маниакальная тяга прижаться, обнять Теодора, пожаловаться ему, — неправильна.
'И…?'
Теодор пододвинулся ближе. Из-за полумрака он казался еще выше и тоньше, но Доминик знал, что хрупкость обманчива; не всякая сила рекламирует себя.
'Я… понравился ему?'
Идиотская мысль, но Доминик вспомнил зеркало.
(ни-что-же-ство)
Или нет?
— Мне уйти? — осведомился Теодор; разделяло их менее десяти сантиметров.
— Пожалуйста, — о, избитое слово, но Доминик будто оживил его заново, — не уходи.
Голос его дрожал, глаза щипало. Он сглатывал, дабы не выдать себя. Стыдно. Мы едва знакомы…он спас меня, он заботится обо мне, впервые. Я не привык. Я могу привыкнуть.
Это пугает.
Или нет?
Теодор притянул его к себе. Доминик втянул воздух, уткнулся в плечо и стал быстро-быстро говорить — рассказывать про себя, про Эдвина, про издевательства. Об убитом Камилле и побеге тоже.
Умолчал лишь о Королеве.
— Теперь ты можешь вернуть меня госпоже, — завершил он, всхлипывая. Разревелся, черт подери. Слабак.
Он осознал, что Теодор не просто слегка обнимает его. Гладит по спине, стирает слезы с щек и уголков губ. Сам же Доминик вцепился в неожиданного слушателя, как одинокий ребенок в подобранную на дороге игрушку.
Забавно.
Теодор прикоснулся ртом к губам Доминика словно случайно, словно подбирая очередную слезинку. Доминику оставалось лишь ответить — неумело, неловко, — на этот недо-поцелуй, и когда он вырос и расцвел, когда Теодор с жадной аккуратностью захватил новую 'территорию', Доминик и думать забыл противиться.
Зачем, в самом-то деле?
Это не больно. Не плохо.
— Тсс, — шепнул Теодор на ухо, — Я тебя не дам в обиду. Обещаю.
(Только доверься, да?)
Доминик и так доверял. Настолько, что когда руки Теодора очутились под одеялом и сжали его, не возникло желания удрать и забиться в темный угол…
Наоборот.
Теодор стиснул его плотнее, дотронулся губами до плеча. Щекотали рассыпавшиеся волосы.
Доминик прикрыл веки, часто дышал, гладил Теодора. От прикосновений (под одеялом, как целомудренно) — потихоньку 'поплыл', расслабился. Одеяло съехало на пол, будто удрало белое привидение. Доминик лег на спину, чтобы Теодор очутился сверху.
— Больше не боишься? — прошептал тот.
— Нет, — Доминик улыбнулся.
'Я хочу видеть его лицо'.
Совсем непохоже на то, что с ним делали Эдвин и остальные.
Оказывается, можно без боли.
Может быть хорошо.
*
Утром — вернее, радужные капли-часы доложили 'пополудни', Доминик проснулся от тишины. Просыпаться от тишины — самое странное, алогичное и далеко не всегда приятное пробуждение; он затряс головой, складывая в целое мозаичные куски с общим заглавием 'Вчерашний день'.
Дом пуст. Доминику не потребовалось бродить и аукать по комнатам, чтобы понять это.
'А мне некуда идти'.
Рваная одежда (с лучами солнца она не стала целее, в чем Доминик и убедился), дверь закрыта.
Куда делся Теодор? Отрабатывать у своей хозяйки, скорее всего. 'Мальчик на день', или у него смены — дневная, ночная… и все-таки, неясно, зачем ему домашний питомец-третьесортник?
Любовник, уточнил Доминик, вспоминая ночные подробности; да, было замечательно — элитники умеют доставлять удовольствие, но…
Неправильно.
Альтаир хвастался, что никогда не спал с мужчиной.
А Натанэль влюбился (или воспользовался?) Камиллом.
Влюбились или воспользовались им?
Доминику не хотелось возвращаться к тягостным раздумьям, словно ковыряться гвоздем в скважине электронного замка: все равно код не подберешь. Дом Теодора был чистым и аккуратным, но кое-где лежала пыль, а полы можно и помыть.
Дела по хозяйству отлично отвлекают.
Когда Теодор вернулся — обнаружил идеальный порядок и приготовленный обед. По своему обыкновению вздернул бровь:
— Зачем это все?
Доминик пожал плечами:
— Должен же я был отблагодарить.
Теодор покачал головой, обнял своего 'подопечного', уткнулся кончиком носа в ключицы:
— Мне в самом деле повезло. Что я встретил тебя.
Сухость в горле, обрывки вчерашней ночи искрят оборванными проводами. Доминик выложил все, физически и духовно. Словно моллюск раздвинул створки раковины, обнажив беззащитную мякоть.
Осталось последнее.
Полюбить.
— Теодор…
Тот пробормотал, не отрываясь, но Доминик ощутил улыбку в интонации:
— Можешь звать меня сокращенно — Тео.
— Тео. Я правда не пойму, что ты во мне нашел, ну и вообще…
Теодор коснулся языком губ. Потом отстранился, удерживая за плечи:
— Тебя. Я нашел тебя.
И, разрывая контакт, не дав осмыслить до конца:
— Кстати, я принес одежду. Не ходить же тебе в лохмотьях.
*
За две недели Доминик окончательно поверил Теодору. Спокойные две недели, самые чистые и светлые в его жизни; благодарность постепенно сменялась чем-то большим. Доминик не верил в Любовь (непременно с заглавной буквы); попросту не имел подобного опыта. Теперь… что-то чувствовал.
Для удобства обозначал именно любовью.
Без Теодора он тосковал, с ним — чувствовал себя счастливым, если только состояния спокойной константой радости именуется счастьем. Вздрагивал и задерживал дыхание от прикосновений Теодора; наслаждался, перебирая его волосы, целуя в тонкие губы, принимая его ласки.
Доминик хотел, чтобы ничего не менялось. Чтобы они жили вдвоем в небольшом доме в сердцевине города, среднего уровня; чтобы ни чужаки, ни сама Королева не тревожили их.
Они ни разу не произнесли сакральное 'люблю', словно страшились вслух назвать неизлечимый диагноз. Как будто симптомы не говорят за себя.
