Сергей Житомирский - Будь проклята Атлантида!
Воинов, несмотря на жертвы Стикса и бои в городе, стало больше. Бывших умизанских рабов выдавала одежда из волокон или грубой шерсти. Одних гиев прибавилось более сотни. Среди рабов были и женщины, которым соплеменники наперебой оказывали знаки уважения. А те, смакуя забытые обычаи, гордо сидели на мягких шкурах, приглядывая избранников, которых назовут своими охотниками.
Когда подбежали последние из гиев, Гонд сказал, что завтра большинство воинов пойдет по верхней тропе к перевалу Ван навстречу остальному войску, чтобы окружить отряд врагов, посланный туда по ложной вести из Керба. Побив их, все придут в Умизан, где будет празднество, потому что Севза берет мужем вон та колдунья по имени Майя, которую Молниеносный отыскал в доме духов Звездного неба.
Видно было, что Гонду, Чазу и другим старым воинам не нравится эта свадебная затея. Но большинство весело приплясывало, предвкушая развлечение. Гонд сказал еще — Севз дает отдых гребцам плотов. Пусть они ходят по городу и выбирают добычу, но не убивают узкоглазых. Так обещал Севз звездной колдунье. А потом, подозвав Ора, вождь хорошо ударил его в грудь и еще раз, потому что придуманные молодым хитрецом привязи спасли не один плот. После такой похвалы матерые воины с уважением смотрели на Ора, а гийские рабыни готовились спорить за такого охотника. Но глупые ноги Ора понесли его к дому, перед которым он положил аркан.
В хранилище с разбитой дверью Ор взял связку сушеного мяса и копченый окорок незнакомого зверя — стыдно возвращаться на стоянку без добычи. Аркан лежал нетронутым. Атлантка сидела возле кожаной лодочки с высокими краями, в которой спал мальчик. Увидев Ора, она обрадовалась и поднесла ему чашу красного напитка — веселого, шутливо покалывающего язык. Потом атлантка опустилась на ложе и поманила Ора.
Юноша давно мечтал о том, как женщина позовет его быть отцом. Но он думал о Зод и других длинноногих, сильных гиянках с волосами как осенний ковыль и глазами цвета льдинок, в которых играет солнце. А позвала его женщина враждебного племени — маленькая, темнолицая и беспомощная. Но по гийским обычаям отказаться — великая обида женщине и всем матерям семьи. Оки побьют наглеца и будут гнать от себя, пока он не выпросит прощения у оскорбленной. И Ор наклонился к узкоглазой. Сначала она оставалась чужой, и в глазах ее подрагивал испуг, но потом маленькие руки обняли гия, и в груди его загорелся сильный, добрый огонь, словно залетевший из того неведомого края, куда наугад, блуждая во тьме, бредут заскорузлые от незнания, страха и жестокости, но уже человеческие, души охотников каменного века.
Когда Ор проснулся, женщина подала ему кувшин, такой тонкий, что он не мог быть сделан руками человека. Там было молоко, похожее на оленье, и они выпили его, поочередно поднося кувшин к губам. Коверкая атлантские слова, гий сказал:
— Дай твой имя. Возьми мой имя — Ор.
— Тейя, — ответила женщина, приложив руку к груди. Убрав кувшин, она положила на колени маленький бубен и, ударяя по нему, тихонько запела. Незнакомые слова казались Ору почти понятными, вызывая в памяти то веселый ручей, то тоскующий ветер над снежной тундрой. Может быть и гийские слова будут понятнее темнолицей, прозвучав в песне? Он спел ей «Олененка, потерявшего мать» и «Вот желтые цветы с вкусными корешками». Женщина чутко слушала, поглаживая пальцами губы.
Мальчуган сидел в своей лодочке, играя крашеными орехами. Словно и не было страшной реки, языков пожара, изорванных смертью тел.
Между гребцами разных племен, одолевшими Стикс, возникло полуосознанное чувство братства. Встречаясь, они не отворачивались, как прежде, а неловко приветствовали друг друга. Ор видел, как синегубый негр и курносый бореец стояли, смущенно смеясь и не зная — потереться щеками по-борейски или хлопать друг друга по ляжкам, как делают котты.
А когда однажды Ор с Чазом шли мимо стоянки сварливых пеласгов, те с гамом окружили их и повели к себе. Гостей с почетом усадили у костра, и трое спасенных ими воинов из рук кормили их жареной рыбой.
— Наверное, мы с тобой не настоящие гии, — вздохнул Чаз, когда они, шатаясь от сытости, продолжили путь.
Ор, вздохнув, согласился с ним.
Он сильно привязался к Тейе и ее сыну, учил атлантские слова, не переставая удивляться жизни узкоглазых. В загоне за домом жили две длинношерстные козы, не похожие на диких. Тейя доила их и кормила сухой травой. По дому бегал колючий зверек, неизвестный гиям, и требовал молока.
Многое было непонятно, но Ор решил не ломать голову. Все равно скоро в путь.
Испуская победные крики, вернулось войско с верхней тропы. Впереди ехали Севз и Гехра. Борейская мать кидала косые взгляды на мужа, а тот торопил коня к храму.
Севз, сойдя с коня, поднялся по ступеням храма. Гехра, красная от злости, шла следом. Навстречу победителю вышла жрица. Севз, раздвинув руки, подтолкнул женщин друг к другу. На миг соприкоснувшись, они тут же отшатнулись. Севз захохотал.
С утра началось празднество. Старейшины отмеряли каждому по три горсти некты. Гии плясали танец токующей куропатки, либы изображали львиные прыжки, котты покатывались со смеху, глядя, как двое нагих, натертых жиром силачей норовят свалить друг друга.
Отдельно сидели атланты. Ор не увидел среди них Тейи. Она появилась неожиданно — в оранжевой одежде, с поющим луком в руке. Старик поднес ей чашу, и Тейя запела. Казалось невозможным, что в хрупком теле живет такой крылатый голос. Песня была тревожной, как души людей, несущих жизнь на кончике копья.
После Тейи на площадку вышел неуклюжий, заросший рыжими кудрями Арфай, влюбленный в Сев-за и поклонявшийся земле бродячий певец из дальнего эгейского рода. Ор пару раз уже слышал на привалах его странные, возвышенные песни. Вождей Арфай называл богами, их имена произносил на свой лад и был убежден, что раз они породнились, то, значит, все стали потомками Подпирающего и знаменитой бореянки. Певец ударил в маленький бубен и начал широким раскатистым голосом повествовать о том, как Рея родила Хроану (он пел «Крону») светлых детей:
…Деву — Гестию, Деметру и златообутую Геру,
Славного мощью Аида, который живет под землею,
Жалости в сердце не зная, и шумного Энносигея [1]
И промыслителя Зевса, отца и бессмертных и смертных…
Каждого Крон пожирал, лишь к нему попадал на колени
Новорожденный младенец из матери чрева святого;
Сильно боялся он, как бы из славных потомков Урана
Царская власть над богами другому кому не досталась.
Знал он от Геи-Земли и от звездного Неба-Урана,
Что суждено ему свергнутым быть его собственным сыном,
Как он сам ни могуч, — умышленьем великого Зевса.
Вечно на страже, ребенка, едва только на свет являлся,
Тотчас глотал он. А Рею брало неизбывное горе…
Арфай бросил бубен, вцепился руками в волосы и горестно закачался. Потом, обратив лицо вверх, снова затараторил, отбивая такт:
