Роджер Желязны - Рука Оберона
— Что бы ни случилось с великим дизайном? — спросил он.
Я не знал, говорит Дваркин об Образе или о каком-то глобальном плане Папы, в который был посвящен. Так что:
— Спроси что-нибудь полегче, — сказал я.
Дваркин опять хмыкнул.
— Почему — нет? Ты изменил свое решение — вот как, — сказал он.
— Парад на маскарад… и что на что я разменял?
— Не насмехайся надо мной. Даже у тебя нет права насмехаться надо мной. Меньше всего у тебя.
Я поднялся на ноги.
— И не думаю насмехаться, — сказал я.
Я прошел через комнату к другому креслу и перетащил его поближе к огню, напротив Дваркина. Уселся.
— Как ты узнал меня? — спросил я.
— Место моего пребывания вряд ли известно широко.
— Это точно.
— Многие в Янтаре считают меня мертвым?
— Да, а прочие полагают, что ты путешествуешь в Тени.
— Понятно.
— Как ты себя… чувствуешь?
Дваркин подарил мне злобную ухмылку.
— Ты имеешь в виду, остался ли я сумасшедшим?
— Ты формулируешь более резко, чем мне хотелось бы.
— То исчезает, то усиливается, — сказал он. — Накатит, схлынет. В данный момент я — почти я… почти, я сказал. Потрясен твоим визитом, наверное… Что-то разрушилось у меня в голове. Ты знаешь это. Но иначе и быть не может. И это ты тоже знаешь.
— Можно предположить, что знаю, — сказал я. — Почему бы тебе не рассказать мне все с самого начала? Разговор может дать тебе облегчение, а мне — то, что я упустил. Расскажи.
Еще один смешок.
— Все, что пожелаешь. Чего изволите? Мое бегство из Хаоса до этого нежданного островка в океане ночи? Мои размышления над пропастью? Обнаружение Образа в драгоценном камне, висящем на шее Единорога? Претворение дизайна молниями, кровью и лирой, пока бушевали в гневе наши отцы — слишком поздно явившиеся звать меня обратно, — пока поэма огня струилась тем изначальным путем в моем разуме, заражая меня желанием созидать? Слишком поздно! Слишком поздно… Одержимый отвращением, что рождено болезнью, которую отцам не под силу излечить, я все спланировал и построил, я, порабощенный моей новой сущностью. Этот рассказ ты хочешь услышать вновь? Или лучше рассказать, как исцелить Образ?
У меня голова пошла кругом от многозначительностей, которые Дваркин рассыпал пригоршнями. Я не мог сказать, говорил он буквально или метафорически или просто делился параноическими иллюзиями, но то, что я хотел услышать, то, что мне нужно услышать, было ближе к сути интересующих меня на данный момент вопросов. И вот, разглядывая смутный облик самого себя, из которого исторгался этот древний голос:
— Расскажи мне, как исцелить Образ, — сказал я.
Дваркин свел вместе кончики пальцев и заговорил сквозь них.
— Я суть Образ, — сказал он, — в чрезвычайно реальном смысле. При прохождении через мой разум, чтобы достичь той формы, которую он ныне имеет, — суть основы Янтаря, — он сформировал меня так же, как я сформировал его. И я осознал, что я одновременно и Образ, и я сам, и он был вынужден стать Дваркином в процессе становления самим собой, при рождении этого мира и этого времени кипели взаимные изменения, а в сути заложена наша слабость, равно как и наша сила. Ибо мне пришло на ум, что повреждение Образа сделает ущербным меня, а повреждение моего разума отразится и в структурах Образа. И все же реально мне нельзя нанести вред, поскольку Образ защищает меня, и кто, кроме меня, сможет повредить Образ? Прекрасной замкнутой системой кажется он, его слабость абсолютно закрыта щитом его силы.
Дваркин умолк. Я прислушивался к пламени. Не знаю, к чему прислушивался он.
Затем:
— И я был не прав, — сказал он. — Все так просто… Моя кровь, которой я начертал Образ, могла стереть его. Но понадобились века, чтобы осознать, что кровь от крови моей так же способна разрушить рисунок. Ты можешь воспользоваться этим, ты тоже можешь изменить Образ… эге, даже в третьем поколении.
Подтверждение того, что Дваркин был нашим дедом, не явилось для меня таким уж сюрпризом. Казалось, что я знал все это, знал, но не произносил вслух. И все же… если так, то вопросов это поднимает больше, чем дает ответов. Собери одно поколение предков. Проследи смешения. Теперь еще меньше, чем когда-либо раньше, я понимал, чем на самом деле был Дваркин. Плюс факт, который признал даже он сам: эта история рассказана безумцем.
— А чтобы исправить его?.. — сказал я.
Он самодовольно ухмыльнулся, мое собственное лицо передернулось под моим взглядом.
— Ты что, потерял вкус к существованию в роли повелителя живой пустоты, короля хаоса? — спросил Дваркин.
— Может, и так, — отозвался я.
— Клянусь твоей матерью Единорогом, я знал, что дойдет до этого! Образ в тебе силен так же, как и более великий мир… Так каково же твое желание?
— Сохранить державу.
Он покачал своей-моей головой.
— Может получиться, что легче все разрушить и попытаться сначала… я частенько говорил тебе об этом.
— Я упрям. Так что повторись, — сказал я, пытаясь придать голосу Папину резкость и хриплость.
Дваркин пожал плечами.
— Разрушь Образ, и мы разрушим Янтарь… и все тени, выстроившиеся вокруг него, как вокруг полюса. Дай мне позволение уничтожить себя в центре Образа, и мы сотрем его. Дай мне такое позволение и дай слово, что тогда ты возьмешь Талисман, который содержит суть порядка, и используешь его, чтобы начертать новый Образ, яркий и чистый, незапятнанный, нарисованный на субстанции твоего существа, пока легионы хаоса со всех сторон будут пытаться отвлечь тебя. Обещай мне это и позволь закончить все, ибо, сломленный, как я есть, предпочел бы умереть за порядок, чем жить для него. Что скажешь теперь?
— Не лучше ли попытаться исправить то, что у нас уже есть, чем уничтожать работу вечности?
— Трус! — крикнул он, вскакивая на ноги. — Я знал, что ты вновь произнесешь эти слова!
— Разве нет?
Дваркин взялся мерить комнату шагами.
— Сколько раз мы мусолили это? — спросил он. — Ничего не изменилось! Ты боишься рискнуть!
— Наверное, — сказал я. — Но разве ты не чувствуешь, как нечто, чему ты отдал столь многое, стоит некоторого усилия — некоторого дополнительного жертвоприношения, — если есть хоть малая возможность спасти то, что есть?
— Ты по-прежнему не понимаешь, — сказал Дваркин. — Я не могу, но думаю, что поврежденную структуру следует уничтожить… в надежде заменить. Природа моего личного увечья такова, что я не могу предвидеть результат восстановления. Я поврежден так же и столь же сильно. Мои чувства предопределены.
