Светлана Гамаюнова - Сказки птицы Гамаюн
— Пойдемте, я покажу вам ваши комнаты.
Моя комнатка была небольшая. Основное место занимала кровать, покрытая простынями с весёленьким рисуночком, также имелся шкаф, вот только складывать мне было нечего, а жалко, после купания переодеться в чистое хотелось бы. Да и истрепалось всё уже сильно.
Стоящая рядом Клевенс, кажется, поняла проблему.
— Не переживай, раз уж ты у меня теперь работаешь, я обеспечу тебя чистым платьем и сорочкой.
Каким блаженством было смыть грязь дороги. За последние две недели из-за холода практически невозможно было нормально вымыться. В довольно большую бадью с тёплой водой я быстро нырнула с головой. Хорошо, волосы не длинные, свою рыжую шевелюру быстро отмыла. А мыло-то какое душистое. Как мало иногда человеку надо для счастья.
Комната принцев была не так далеко. Они у меня неприхотливыми стали, быстро их привычка к комфорту выветрилась. Дорога не терпит неженок.
К вечеру мы спустились в гостиную. За столом и столиками сидело шесть человек кроме нас. И все такие разные.
Принцы были сильно голодными и присели за стол, на котором стояла большая миска с пирожками, а я осталась стоять с хозяйкой и рассматривала постояльцев.
За одним столом, напротив друг друга сидели довольно молодой мужчина и девушка, но их явно ничего не связывало друг с другом, каждый был сам по себе, живя в своих мыслях, воспоминаниях. Но они чем-то неуловимо были похожи друг на друга. Иногда они перекидывались ничего не значащими словами, просто чтобы заполнить пустоту вечера и души. «Что-то с ними не так, — мелькнула у меня мысль, — потом разберусь». И взгляд скользнул дальше.
В самом конце зала совершенно отдельно сидел еще один человек, на которого вообще невозможно было смотреть спокойно. Неопределённого возраста, скорее старый, он, казалось, собрал в себя всю вселенскую тоску и боль. Неопрятный не потому, что обтрепался, а потому, что ему было все равно, как он выглядит, и что вокруг. Жизнь не представляла для него никакого интереса, да и было понятно, что в этой жизни он видел всё и всех. Такого невозможно ничем удивить, будто он познал всю скорбь и отчаянье мира. И почти полное безразличие — умрёт он завтра или будет жить дальше.
Да. Таких людей я еще не видела.
Удивлённая, я обернулась к Клевенс и шепотом спросила:
— Кто этот странный человек, и почему он забился в самый дальний угол?
— О, это Собиратель людских грехов, он собирает их у тех, кто искренне покаялся, чтобы они могли дальше жить. Он берёт их на себя и сейчас явно взял слишком много — ни унести, ни смыть в простой реке уже не сможет. Если не удастся избавиться от чужих грехов в течение месяца — погибнет. Он не может есть, только пьет. Душа больше не принимает ничего. Посмотри, какой он худой.
Я немного жалостливая от природы, и мне нестерпимо захотелось хотя бы просто поздороваться с ним и чем-то утешить, сказать, что всё еще может быть хорошо.
— Лотта, не прикасайся к нему, это опасно. Он как натянутые до предела меха, а они могут лопнуть, тогда нам всем достанется. Если он выпустит эти грехи в мир, многим плохо придётся, и нам в первую очередь.
— Клевенс, — еще более тихо спросила я, — если он так опасен, зачем ты его пустила?
— А что ему, помирать на морозе? Жалко ведь человека. Всякому, даже проклятому, нужен отдых. Мы так и зовем его — Собиратель.
— Странное имя.
— Здесь у всех истинные имена или соответствующие состоянию на этот момент. Я, например, знаю, что тебя зовут Ловелия — прекрасная. А мое имя Клевенс обозначает предвидение.
— Вот ведь издеваются каждый, кому ни лень, — насупилась я. — Нашли прекрасную. Просто обидно, ей богу, кому я что сделала, что обзываются.
— А это Фантом. Ты видишь его? — и она указала, на что-то прозрачное, отдаленно напоминающее фигуру мужчины, мерцающее сбоку от у Клевенс. — Он призрак. Мирный и симпатичный. Он мне очень нравится, только это секрет, — тихо прошептала она мне на ухо и засмеялась.
Да, страшненькая компания тут собралась. И я продолжала дальше рассматривать публику.
— А это Кающийся. Его душа мучается и сгорает от стыда за содеянное.
— Он сделал что-то ужасное? — тихо ахнула я. — Убил?
— Нет, что ты. Многие такое совершают, но некоторые осознают это особенно остро и, пока не ситуация не изменится, жизнь их теряет смысл. Почему богиня наказала этим жгучим страданием именно его, не знаю. Говорю тебе, многие совершают подобное.
— Клевенс, но тут же есть Собиратель грехов, почему он не поможет ему? Одним грехом больше, одним меньше, взял бы и забрал.
— Легко сказать: отдать грех кому-нибудь — сборщику грехов, богине — и успокоиться. Может, он раскаялся не до конца, зацепка или осуждение в душе остались, может, есть грех, за который надо просить прощения только у того, перед кем виноват. А это потяжелее, чем покаяться перед богами или раскаяться самому.
— А что, с тем, перед кем он виноват, ему трудно встретиться и поговорить?
— Его невозможно найти в Яви. Лотта, я думаю, тебе нужно поесть, а с людьми и после ужина можешь познакомиться. Помогать начнешь с завтрашнего дня, мне трудно одной управляться. Думаю, стоит послушать вот того симпатичного мужчинку, это менестрель-сказитель. Он собирает предания и удивительные истории. Он очень много знает. Его здесь так и зовут — Сказитель. Тебе понравятся его баллады, и будут полезны его истории. Может, и Ваша история его заинтересует.
— Да нет никакой истории, Клевенс.
— Как знать, как знать, — сказала загадочно Клевенс. — У нас есть время, тебе будет интересно и полезно познакомиться с постояльцами.
Я присоединилась к ребятам, которые с удовольствием уминали невероятно вкусные пирожки. Вот только были они сладкими. Как я забыла, завтра вся шелушиться буду да с пятнами на пол лица. Та еще красавица. Но мысли текли все медленнее и ленивее. Сегодня и разговаривать ни с кем не хотелось, усталость брала свое. Хотелось есть и спать, спать и есть, и еще лежать в теплой воде и смывать с себя усталость, пыль дороги и трудности.
Утром выпал снег. Первый снег. Как же ты бываешь прекрасна, Морана. Как будто очищаешь весь мир от грязи и греха, покрывая его своим белоснежным покрывалом. Прости меня за осуждение, ты просто иная, чем Жива, но тоже прекрасная. Искрились снежинки, прихорошились ёлки, став не такими суровыми и тёмными. На небольшом окне скакали воробьи и озабоченно щебетали. При такой красоте не хотелось думать о том, что может налететь вьюга, заметая все вокруг. В камине потрескивали дрова, а работу, на которую мы подрядились, никто не отменял.
Утром принцы пошли рубить и пилить дрова. Я выглянула во двор, и в голове мелькнула в который раз мысль — до чего красивы. Как ладно работают. Под тонкими рубашками перекатывались мышцы. Движения выверенные, точные, приятно посмотреть, как будто с топором с детства знакомы, а не в королевских палатах выросли.
