Ника Ракитина - ГОНИТВА
Была еще одна возможность. Что он, Генрих, действительно видел призрак Северины. И, значит, мог с ней заговорить. Как это местные убеждаются, что имеют дело не с адским посланником? Само привидение молчит. Надо первым произнести… как там… а, вот: "Всяк дух Пана Бога хвалит". И если тот отзовется: "Воистину так…" О чем он думает на полном серьезе! Аристократ, рыцарь Креста, потомственный военный, действительный советник Лейтавского отдела разведки генштаба и человек по особым распоряжениям! Собственно, дело не в титулах и не в званиях. Ему, профессионалу, бросили вызов, а если задача существует, Айзенвальд обязан ее решить.
Генералу не хотелось платить черной неблагодарностью за гостеприимство, но раз уж с ним не желали разговаривать, то он счел себя вправе самостоятельно определить, где находится и с кем имеет дело. А поскольку еще не чувствовал себя достаточно сильным, чтобы в изысканиях далеко отходить от дома (не считая походов за дровами и водой), то решил начать изнутри. Дом был обширным, состоящим из двух этажей, чердака и подвала. Генрих мысленно разбил его на квадраты и приступил к методичному осмотру, начав с комнаты, в которой жил. Еще в первый день, едва очнувшись, он обнаружил здесь все свои вещи (кроме тех, что пропали в сражении с волками). В полном порядке оказались дорожный кофр и несессер: все внутри было сложено так, как он оставил сам, ни одна из ловушек на любопытных не тронута. На столе, прижатые массивной бронзовой лампой, лежали ровной стопкой деньги и документы, рядом пара пистолетов оружейных заводов Фаберже, старинный кинжал лидской работы в ножнах и табакерка с монограммой и отделкой из шлифованного янтаря, подаренная Айзенвальду старым герцогом ун Блау в честь завершения Лейтавской кампании. Генерал мысленно поблагодарил неизвестных хозяев: остаться без всего этого было бы не смертельно, но весьма неудобно. Позже в гардеробной он нашел свои шапку и шубу, тщательно заштопанную в местах, где она отведала волчьих зубов. А медальон с портретом Северины так и висел у него на шее.
Айзенвальда поместили в левом крыле (если стоять спиной к входной двери), в угловом кабинете размерами примерно две на три сажени. Там были два окна с тяжелыми бархатными портьерами, глядящие на запад, на заснеженный сад, и две двери: одна вела на восток, в гостиную с камином и деревянной лестницей на цокольный этаж, вторая – на север, к анфиладе, обводящей дом по периметру. В комнате, кроме кушетки с постелью, стояли секретер времен завоевания – в тигровых разводах, с гнутыми ножками и потрескавшимся лаком – и ряд стульев с гобеленовой обивкой и спинками, резанными из дуба. Их торжественный строй нарушала, выпячиваясь из стены, печь-саардамка со здешнего рисунка жар-птицами по глазури. Пропуски на месте отколотых изразцов забелили. На полке над медной печной дверцей (Китоврас[24] и райские яблоки) приткнулись два бокала из старого радужного стекла и рогатый подсвечник. Под окнами письменный стол с лампой и фарфоровыми часами, рядом обитое кожей массивное кресло. На оштукатуренных стенах две олеографии, воспроизводящие бытовые сценки, и несколько вышивок крестом в деревянных рамках. На потертом паркете домотканая дорожка.
На обыск комнаты ушло несколько дней: во-первых, генерал никуда не спешил, а во-вторых, профессионально устранял следы своих поисков, что тормозило дело. На предмет наличия потайных ящиков он расковырял письменный стол; в поисках скрытых ниш простучал стенные панели и паркет; с помощью монокля исследовал лепнину потолка и изразцы печки… Спицами, извлеченными из корзинки для вязания, прощупал обивку кушетки, кресла и стульев; и дальше в том же духе. И наконец искренне признался себе, что эта работа не столько призвана удовлетворить его любопытство разведчика, сколько помогает ему сохранить в пустоте населенного призраками заснеженного дома ясный ум и твердую память. Сказки братьев Граммаус, да и психологические труды Шайлера, с коими Айзенвальд был не понаслышке знаком, уберегли шеневальдскую нацию от тлетворных идей Марианна и Руссе, кровавыми мятежами потрясших в конце прошлого века Эуропу. В то же время этот сумрачный романтизм нарушил воспитанное Гетеном ясное мировосприятие… а уж в Лейтаве становился просто опасен. Так что лучше заниматься полицейской работой и ни о чем не думать. Тем более, от теоретических рассуждений на заданный предмет было не больше проку, чем от ничего не давшего, но хотя бы занявшего ум и руки обыска.
Женщина еще приходила. Но исчезала, стоило Айзенвальду повернуться или заговорить. И отставной генерал подумал, насколько же прав оказался маленький герцог ун Блау. И насколько он, Айзенвальд, расслабился, забыл, чего стоит эта страна. А ведь его предупредили: этим появлением незнакомки в вагоне. И – снежными заносами. Словно кто-то нарочно задался целью не впустить генерала в Лейтаву.
Вокруг дома лежал нетронутый снег. Чуть меньше перед парадным крыльцом, а на задах сугробы подымались до пояса; подпирали несколько яблонь под согнутые от тяжести снега ветви. В своих блужданиях вокруг Айзенвальд натоптал несколько тропинок, и это были единственные следы в округе. Дорога угадывалась разве по строю заснеженных вековых лип, ведущих к отсутствующей ограде. В полуверсте от дома торчали из снега полуобвалившиеся кирпичные столбы несуществующих ворот. Погода стояла серенькая, но мягкая. Изредка из тучек начинал сеяться снег, но до метели дело не доходило, и экскурсии Айзенвальда делались все более долгими. Но так и невозможно было понять, чей это дом и как Генрих в нем очутился. В доме тоже не было намека на хозяев. Волшебный терем, затерянный в зиме.
Бродя кругами по заснеженному саду, Айзенвальд наткнулся через какое-то время на два обширных длинных здания. Чем-то они напоминали готические замки: темный кирпич, кирпичные выкружки над тесными окнами, двускатные черепичные крыши. Раскопав снег перед массивными воротами, отставной генерал оказался внутри и понял, что это конюшни, просторные и хорошо обустроенные. Между денниками поднимались толстые кирпичные столбы, в окнах сохранилось стекло, а массивные балки перекрытий соединялись не гвоздями, а крепились в специально проделанных пазах. В конюшнях еще жил летний запах сена. Генрих прошел из конца в конец длинный коридор с каменным полом и пустыми стойлами по обе стороны, разбирая на столбах сообщения о статях и родословной некогда содержавшихся здесь лошадей. И вздрогнул, услышав приветственное ржание. Караковый был хорош даже в полутьме. Изгибал над деревянными воротцами шею, тепло дышал, прядал ушами. Над денником была полустертая надпись по-лейтавски: "Длугош, 1825". В ясли перед жеребцом был засыпан корм, в желоб налита вода – и ни живой души вокруг. Оставшуюся половину дня Айзенвальд потратил на поиски: можно ли исчезнуть из конюшни быстро и незаметно. Никак не выходило. Обошел строение снаружи – снег оказался нетронут.
