Михаил Успенский - Кого за смертью посылать
– Да разве это уздечка? – удивился Мутило. – Да она же давно отрухлявела! Стыдно знатоку с такой на люди показаться! Это уж я по бедности своей никак на новую не наскребу…
– Друг любезный, мне и старенькая сойдет!
– Понимает, что к чему, – объяснил Колобок из сумы. – Прекрасно он сообразил, что за конь, не впервые такого покупает…
– Что ему за корысть? – спросил Жихарь. – Ветхая уздечка рано или поздно порвется, и уйдет Налим, словно рыба сквозь дырявую вершу…
– Хе, – сказал Колобок. – Сперва цыган потешит себя вволю – ведь загнать до смерти водяного коня нельзя, да и покалечиться он не может. А потом продаст его втридорога где-нибудь в полуденных странах какому-нибудь владыке. Среди них такие любители водятся, что жен и детей отдадут в заклад, не говоря уже о державе, чтобы достать себе подобное чудо…
Тем временем торговый договор свершился, поводья Налима были бережно переданы из полы в полу. Цыган Мара начал отсчитывать золотые кругляши, отгоняя цыганят от мешка. Мутило ему охотно помогал в этом.
Не спеша подошел ярмарочный староста Полелюй – приглядеть за добросовестностью расчета, получить причитающееся.
– Налог с продаж – не захочешь, да отдашь! – приговаривал он.
Налог был здесь устроен так хитро, что пришлось доплачивать и Мутиле, и цыгану, что несколько отравило обоим радость от сделки.
Мара, впрочем, быстро утешился, вскочив на новообретенного коня. Толпа раздалась к ограде, и великий наездник показал, на что они в паре с таким скакуном способны. Налим помчался вдоль ограды, прилегая на поворотах к земле, но всадник без седла и стремян держался прочно. Жихарь вспомнил свой собственный страх во время скачки по лесу и покраснел.
Мара тем временем прыгнул коню на спину и стал отбивать чечетку, выкрикивая:
– Ай, жги, черноголовый!
Потом подскочил, перевернулся в воздухе и встал на руки. Налим бежал с прежней резвостью. Заядлые лошадники закричали здравицы коню и всаднику: такое даже за деньги и на ярмарке не часто увидишь.
– Даже жалко его коня лишать, – сказал Жихарь Колобку. – Уж как я на Мару зол, а все равно жалко. Теперь меня Налим совсем уважать не будет…
– Ничего, – откликнулся Гомункул. – Выучишься со временем не хуже. А проучить его надо, да и Полелюя тоже.
– За что Полелюя-то? Он же честный!
– Он не честный, – вздохнул Колобок. – Он принципиальный.
– Это как?
– А вот так. Принципиальность – это та же честность, только себе на выгоду. Понял разницу?
Жихарь кивнул. Он и раньше эту разницу понимал, но не знал, как она называется. Теперь узнал.
Тем временем цыган снова уселся на конскую спину, несколько раз поднял Налима на дыбы, после крикнул Мутиле: «Продешевил, родимый!» – разогнал коня, перемахнул сперва через ограду торга (толпа за оградой раздалась в стороны), потом через куда более высокий частокол, что обычному коню было бы, конечно, не под силу…
– Поминай как звали! – ахнул богатырь.
– Вернется, никуда не денется, – сказал Колобок. – Это конь не притомится, а цыган не железный. Ты давай-ка помоги Мутиле дотащить денежный мешок до постоялого двора и сразу сюда возвращайся. Все делай, как уговорились, понял?
В толпе никого, кстати, не удивило, что дурачок толкует о чем-то с собственной сумой: а с кем ему еще толковать?
Богатырь протолкался к водянику, с кряканьем закинул добычу за спину и под покрасневшими от зависти очами людей потащил к постоялому двору.
Полелюй нагнал их у самого крыльца. Был он уже без стражника и без козла.
– Вот можешь ведь честным быть, если захочешь! – похвалил он водяника. – Всегда бы так.
– Могу, – сказал Мутило. – Хоть под водой, хоть на суше.
– А коня-то жалко, – поддразнил Полелюй.
– Жалко, – сказал Мутило. – Только готов биться об заклад, что конь к вечеру снова наш будет. И без всякого мошенничества, на чистом разуме! Добром возьмем, по-хорошему!
– Об заклад… – задумался Полелюй. – А велик ли заклад?
– Да вот же он! – Мутило показал на Жихаря с мешком.
Полелюевы глазки (тоже, кстати, покрасневшие) мгновенно загорелись.
– Была не была – бьюсь! Но если чего замечу, вы и этих-то барышей у меня мигом лишитесь!
Побились при свидетелях.
Жихарь вернулся на конское торжище. Торги привяли, шли неходко: все вспоминали недавнюю сделку и были недовольны собой.
Вскорости вернулся и цыган Мара. Он вспотел и, чтобы не застудиться на ветру, вел Налима мелкой рысцой.
– Добрый конь, дяденька, – тонким голосом сказал Жихарь. – Дай покататься!
Мара спешился, поглядел на рыжего дурачка с сожалением, пошарил в карманах, но пряника не нашел и для утешения щелкнул богатыря в лоб.
Жихарь не показал обиды и молвил:
– Только чтой-то конь тебя обнюхивает?
– Где? – не поверил Мара, оглянулся и увидел, что Налим, раздувая ноздри, вправду втягивает в себя воздух. Конь обнюхал нового хозяина с ног до головы, потом жалобно заржал.
Цыган помрачнел.
– Дяденька, а правду ли сказывают: кого конь понюхает, тот сегодня же помрет? – спросил богатырь все тем же придуренным голосом.
– Одни бабы такое болтают, да еще вот сущеглупые, вроде тебя, – проворчал цыган.
По конской морде покатились крупные, с гусиное яйцо, слезы.
– Видишь, баро, он тебя уже и оплакивает, – сказал Жихарь. – Купил лошадку, а покататься всласть и не придется…
И сам заплакал, предварительно себя же ущипнув как следует.
– Вздор говоришь, гаджо, – утешил его цыган. Правда, в голосе его уверенности не водилось.
Тут сверху послышались отвратительные звуки. Мара задрал голову. Над ним кружился большой черный ворон, непрерывно разевая клюв и хрипло каркая. Чтобы ни у кого не возникло сомнений, кому именно предназначено карканье, ворон еще и опростался на красную рубаху.
Мара вскинул вверх долгие свои руки, но черный оскорбитель уже был таков.
– Ой-ой, – сказал Жихарь. – Это уже точно к покойнику.
Мара, ругаясь по-своему, оттирал рукав.
Где-то в глубине ярмарки ни с того ни с сего заорали петухи.
– Дяденька баро, берегись! Где-то смерть твоя ходит!
Дурачков бить не принято, а вот прислушиваться к ним люди прислушиваются, сколь отважны бы они ни были.
– Дяденька, у меня, на тебя глядючи, переносье чешется! – испуганно воскликнул богатырь. – Значит, о скорой смерти слышать!
Вокруг них начали собираться люди. Цыганки из Мариного табора, услышав, в чем дело, начали потихоньку тревожиться.
– У тебя нынче сад, дяденька, не поздно ли зацвел? – продолжал неугомонный дурачок.
– Откуда у цыгана сад? – огрызнулся Мара и грубо отпихнул Налима, который продолжал его обнюхивать.
