Елена Грушковская - Багровая заря
Поглаживая свои тёмные с проседью волосы, отец вздохнул:
— Анализы анализами, но ведь есть какая-то причина у того, что с тобой происходило. Из-за чего это? Лёля, ты просто не видела себя со стороны… Это было жутко. С тобой явно что-то не то, доченька.
Если бы он знал, как он недалёк от истины!.. Но эта истина была гораздо страшнее, чем он думал. Собирая и складывая в стопку раскиданные по полу тетради с конспектами, я думала: сказать ему или нет? Если я скажу, поверит ли он? А если даже и поверит, чем он мне поможет? Я собирала вещи и бумаги, выброшенные из ящиков стола, а он смотрел на меня. Потом встал, подошёл и взял меня за руку.
— Лёля, давай присядем. Ты мне всё расскажешь, и мы вместе подумаем, что делать. Мы же всегда так делали.
Я посмотрела на него. Всегда — когда мама была жива. Мама умела усадить нас за стол переговоров. Когда-то мы все сидели за одним столом: мама, отец, Таня и я. Сейчас мамы и Тани нет, а Алла вряд ли тянет на хранительницу очага. Память о нашей семье, когда-то дружной и любящей, хранили теперь только фотоальбомы.
— Папа, если я тебе скажу, ты не поверишь. А если поверишь, ничем не сможешь помочь.
— Ты сначала расскажи, а потом разберёмся, смогу или нет. Главное — не молчи, не держи всё в себе. Иди сюда, сядь.
Не привыкший вести подобного рода разговоры, он был неуклюж и трогателен в своей озабоченности моими проблемами, которая — я чувствовала и видела это — была вполне искренней. Но то, что он сейчас услышит, может поразить его. Мне даже стало его жалко.
— Пап… Даже не знаю, как сказать… Это не наркотики, это другое. Ещё хуже.
— Господи, что может быть хуже? — пробормотал он.
— Подожди, пап… — Я села на ковёр у его ног, положив руки ему на колени, и встретилась с его напряжённым, полным тревоги взглядом. — Я действительно подсела… Но не на иглу, нет. И не на таблетки. Я подсела на кровь, папа. Это даже сродни наркотической зависимости, просто вещество другое. Нормальную еду я есть не могу, она кажется мне гадкой, отвратительной, и даже более того — она может вызвать у меня отравление. Когда вы вызывали «скорую» в первый раз, я попробовала съесть кусок хлеба, и вот к чему это привело. Во второй раз… Тогда это был голод. Ломка от голода, потому что я решила это перетерпеть. У меня не получилось. Это было слишком страшно, нестерпимо, это была нечеловеческая мука.
Он накрыл мои руки своими ладонями. Они были холодными.
— Кровь… Это какой-то наркотик? Это название какой-то дури?
Я вытащила руки из-под его ладоней и положила сверху.
— Нет, пап. Кровь — это кровь. Та, что течёт у нас с тобой в жилах. Обычная человеческая кровь. Меня посадила на неё Эйне. Эйне — она не человек. Она хищник, пьёт кровь людей. Я познакомилась с ней летом…
Зачем я ему рассказала всё? Не знаю. Не думала же я, что он сможет как-то избавить меня от этого? Конечно, нет. Наверно, мне было просто страшно оставаться с этим один на один. Я жалею, что употребляла лексику наркотической темы — «посадить», «подсесть», «ломка». Может быть, он за неё уцепился. Я рассказала всё: о моём знакомстве с Эйне, о том, как она принесла голову Таниного убийцы; как я летала с ней вокруг света; о хищниках и жертвах, о поцелуе Эйне и его последствиях; о том, как я поняла, что мне нужна кровь; о нашей первой охоте. Я даже призналась, что букет роз был от Эйне. Я раскрыла секрет моего выздоровления после отравления хлебом и проговорилась о том, как я была избавлена от мук голода, которые врачи приняли за абстиненцию. В заключение я сказала:
— Алла искала у меня дурь и ничего не нашла. Ирония в том, что эта штука действительно здесь, но искать её следует не в моих вещах. Она находится в вас — течёт в ваших артериях и венах. В этом смысле она здесь, и избавиться от неё невозможно.
Бедный папа! Что он испытал, слушая это! Он ни разу меня не перебил, только в его взгляде с каждым моим словом всё яснее проступали ужас и жалость. Он поднёс руку к лицу, и пальцы у него подрагивали. Он закрыл ею подбородок и рот и долго так сидел, глядя на меня. Когда он заговорил, голос у него тоже вздрагивал.
— Лёлечка… Это хорошо, что ты всё рассказала. Ты молодец. Мы с этим… справимся. Вместе мы обязательно справимся, вот увидишь. Есть клиники, где людям помогают избавиться от этого, нужно только самому захотеть с этим покончить. У тебя получится, обязательно получится.
Дрожащей рукой он гладил меня по голове, а сам был белее бумаги. Взглянув ему в глаза, я всё поняла и испытала безмерную усталость. И продолжила складывать вещи в ящики стола. Наверно, внешне я выглядела ужасающе спокойной.
— Ты не понял, папа. В клиниках это не лечат. Никакие человеческие лекарства мне не помогут. Лекарство одно — кровь. Но я не хочу её пить, я не хочу быть хищником. Я ещё раз попытаюсь соскочить… Мне снова будет плохо, но ты не пугайся и «скорую» тоже не вызывай, это бесполезно. Мне лучше отлежаться дома. Наверно, это уже скоро начнётся… Не знаю, сколько это будет длиться — может, сутки, может, двое, а может, и четверо. Не знаю. Я попытаюсь как-нибудь переломаться. Я всё ещё человек, а значит, надежда есть.
— Да, Лёлечка, конечно, есть, — сказал отец.
Он так и не понял ничего, он думал, что «кровь» — это название какой-то дури. Я жалела, что всё рассказала, нужно было просто молчать. Чего я этим добилась? Только того, что теперь и отец думал, что я наркоманка. В сущности, так оно и было, только вещество, от которого я зависела, нигде не росло и не было синтезировано в лаборатории. Оно текло в людях.
1.37. Попытка номер два
Закончив уборку, я почувствовала, что устала как собака. Я столько за последние дни вытерпела и морально, и физически, что чувствовала себя как будто придавленной огромной бетонной плитой. Склеивая порванный учебник, я ощущала первые признаки голода; поначалу их можно было терпеть и даже заниматься какими-нибудь делами. Устранив последствия учинённого Аллой разгрома и подлатав пострадавший учебник, я легла в постель и стала ждать начала мучений. Алла с отцом о чём-то разговаривали на кухне. Чтобы не слышать их, я надела наушники и включила музыку погромче.
Ощущения нарастали постепенно. Всё повторялось в точности, как в прошлый раз, и неожиданностей не было. Пока я была ещё в состоянии трезво мыслить и членораздельно говорить, я повторила отцу, чтобы он не вызывал «скорую», как бы плохо мне ни было.
— Я постараюсь не отдать концы, папа. Врачи не помогут, нужно только терпеть, что я и попробую сделать. Ничего не предпринимай, не зови никого на помощь, не давай мне ни воды, ни еды — мне ничего нельзя. Лекарств тоже не давай.
