Михаил Белозеров - Самурай из Киото
Антоку Натабуре понравился. Был он года на два старше, с открытым, ясным взглядом, коренастого сложения, еще по-юношески гибкий, но в нем уже чувствовалась пробуждающаяся звериная сила, что давало преимущество в открытом бою, но лишало хитрости и маневра. И вдруг Натабура ясно и четко понял, что очень скоро убьет малого и что сделает это не по своей воле, а по стечению обстоятельств, которые в настоящий момент не проглядывались. Хотел ли он этого? Он не знал и испытал странную горечь от неизбежного. Он только чувствовал, что события сложатся именно подобным образом, а не иным. И изменить ничего нельзя, потому что даже если рассказать, что к чему и почему можно то, а это нельзя, пастухи все равно не поймут. Да и никто не поймет, даже он сам, Натабура, потому что все это лежало за гранью человеческого понимания, в зыбком мире предсказаний. А кто верит предсказаниям? Никто!
Такаудзи поморщился:
– А кто их знает? Деревенские все подряд тупые и драться не умеют. Долго не продержатся. – Седой Такаудзи, нехорошо оскаливаясь, перевел оценивающий взгляд на Натабуру, но почему-то не решился его тронуть, зато что есть силы пихнул пухлого Язаки: – Иди!
– Хоп! – Натабура так повел плечами, что Такаудзи невольно отпрянул, а затем, словно обрадовавшись поводу подраться, яростно блеснул глазами и сделал резкое, подлое движение из-за спины – выбросил перед собой руку с кремневым ножом, целясь в грудь.
Глаза его вспыхнули необузданной злобой, а с травяной накидки во все стороны полетели кусочки льда. Натабура поймал запястье в коёсэ, однако на всякий случай не сломал его – нож еще не успел с глухим стуком нырнуть в ручей, а Натабура дернул руку за спину и, закрывшись Такаудзи от Анатому и Кобо-дайси, приставил к горлу Такаудзи годзуку, который в самый нужный момент снова непонятно как оказался в левой руке.
Сделал он это так быстро, что медлительные и туго соображающие тэнгу ничего не поняли, а только привстали и глухо рыкнули.
– Стойте! – крикнул Натабура, чтобы остановить дернувшихся Антоку и Кобо-дайси. – Стойте! Иначе я убью его! Кими мо, ками дзо!
В возникшей паузе Язаки схватил ханкю со стрелами, которые выронил Такаудзи, и спрятался за Натабуру.
– Сейчас я их, сейчас… – накладывая стрелу, волновался он.
– Но вот видишь, а ты сомневался! – засмеялся, разряжая обстановку, рыжий Кобо-дайси, делая вид, что не замечает старания Язаки и что он рад подобному разрешению их ссоры с Такаудзи. – Деревенские тоже шустрые… – При этом он схватил за рукав порывистого Антоку, который все же бросился, как последний драчун, на Натабуру.
– Отлично! – оценил Натабура. – Я отпускаю его, и мы спокойно идем с вами в деревню?!
– А нож?! – Антоку выдернул рукав и возмущенно посмотрел на старшего Кобо-дайси.
– Нож и лук мы оставим себе! – заявил Натабура, и взгляд его стал тяжелым.
Но для ёми он был всего-навсего дерзким мальчишкой.
– Нож отдай… – тихо, но грозно потребовал Кобо-дайси, яростно сверкнув глазами. – Клянусь Цукиёси, у нас чужаки с оружием не ходят!
– Хоп… – помедлив немного, согласился Натабура и швырнул годзуку в траву. Это была третья заповедь – вовремя отступить, чтобы затем выиграть. – Об обычаях не спорят… – согласился он.
При всей неоднозначности ситуации он все же оставался хозяином положения, хотя ёми и не догадывались об этом.
– А ведь ты не деревенский… – понял Кобо-дайси, поднимая годзуку.
– Не деревенский…
– А кто?
– Никто…
– Ладно! – Кобо-дайси сделал вид, что его больше ничего не интересует, и засунул топор за пояс. – Пошли в деревню. Пожрем хоть. Я устал как собака. – И снова с удовольствием засмеялся, глядя на растерянного Такаудзи, который, судя по всему, не ожидал такой прыти от мальчишек. – Собственно, нам все равно, кто вы, главное, чтобы бегать умели.
– Да, чтобы бегать умели, – радостно согласился Антоку, пряча непонятную ухмылку в глазах.
– Но ведь от судьбы не убежишь? Правда ведь? – обращаясь только к Антоку, спросил Кобо-дайси.
– Не убежишь, – с гаденькой ухмылкой согласился Антоку.
На душе у Натабуры сделалось тоскливо. Это чувство было предвестником поединка, столкновения – всего что угодно, но только не спокойной жизни, к которой, собственно, он так и не привык.
– Посмотрим, насколько они прыткие.
– Посмотрим… – На этот раз Антоку засмеялся – нехорошим, подлым смехом. И усмешки у них тоже были нехорошие – кривые и многозначительные. А еще они оба явно втихую издевались над Такаудзи, который вмиг потерял лицо, да еще перед кем – перед пришельцами.
Собаки побежали впереди, притихшие было козы и овцы заблеяли и потрусили следом. Антоку нехотя нацепил лук на плечо, а Кобо-дайси, с интересом поглядывая на Натабуру, пошел впереди, показывая дорогу.
Они уже вышли из леса и стали спускаться по склону, а седой Такаудзи в бешенстве все еще искал свой нож в холодном горном ручье. С этого момента он стал смертельным врагом. Акинобу же учил, что с врагом никогда нельзя ограничиваться полумерой. Впрочем, Натабура почему-то особенно не волновался.
* * *
Лесная чаща расступилась, и на фоне заснеженных пиков и священной горы Нангапарбата возникла деревня, обнесенная ивовым забором. Вначале они увидели только часть ее, а затем, по мере того как деревья редели, поняли, что деревня большая, просто огромная, что она занимает всю долину до белых гор. А небо над ней – голубое и высокое, совсем не такое, как в лесу. К тому же сухо и чисто, удивился Натабура, такое и не во всяком нашем городе увидишь.
– Ух ты! – воскликнул Язаки.
– Чувствуешь? – спросил Натабура, нюхая воздух.
– Лето… – удивился Язаки.
– Хоп?.. – хмыкнул Натабура. – А должна быть осень.
– Не знаю… – растерялся Язаки, крутя головой. – Пожрать бы…
– Кто о чем… Куда же мы попали?.. – добавил Натабура.
Язаки еще больше притих и чаще завертел головой, труся и ожидая неприятностей с любой стороны.
За всем этим крылась тайна. Опасна ли она для них, Натабура не знал. Надо было это выяснить как можно быстрее. От этого зависела их жизнь. С подобными опасностями Натабуре еще не приходилось сталкиваться.
Между хижинами с изогнутыми на китайский манер крышами, амбарами и еще какими-то длинными и круглыми строениями, заросшими вдоль стен травой, были разбиты огороды, на козлах сушились рыба, а на кострах вялилось мясо. Пахло кислым молоком и брынзой. А из-под низких травяных крыш поднимался и зависал клочьями синеватый дым, путаясь при полном безветрии в широких кронах сливовых, абрикосовых и яблоневых деревьев.
Хижины были новенькими, словно с акварелей Кацусика Хокусай, которые висели в отчем доме Натабуры: трава на крышах – свежая, ивовые стены словно вчера покрыты глиной и разрисованы буддийским орнаментом минэ – красными и белыми треугольниками, дорожки – сухие, аккуратные, песочком посыпанные, а трава между ними яркая, изумрудная и самое удивительное – коротко подстрижена. Даже воздух в деревне был сочным и пьянящим. Какая-то неправильная деревня, решил Натабура, привыкший к грязи и слякоти цивилизации Нихон.
