Урсула Ле Гуин - Растерянный рай
Все системы корабля были снабжены резервными, дополнительными, безопасными, но, как было общеизвестно, навигация не могла быть безопасна. Конечно, компьютеры не ошибаются, но ведь информацию в них вводят люди; курс требовалось корректировать постоянно; навигаторам оставалось только проверять и перепроверять свои вычисления и расчеты компьютеров, проверять и перепроверять все начальные данные и результаты, выискивать малейшие расхождения, а потом повторять все это снова, и снова, и снова. Если расчеты и подсчеты все приводили к одному результату, если все сходилось – тогда не происходило ничего. Можно было заняться тем же самым – по новой.
Короче говоря, работа навигатора была не более завлекательной, чем подсчет бактерий – еще одно непопулярное занятие. А вот способности к математике и дисциплина от навигаторов требовались изрядные. Немногие студенты после первого, обязательного, курса брали второй, и мало кто выбирал эту профессию окончательной. 4-Канаваль искал кандидатов, или, как говорили иные, жертв.
Если всеобщая нелюбовь к навигации и прорастала из глубинного ужаса перед тем, чем приходилось заниматься пилотам – полету сквозь бездну, самому движению мира-корабля, его курсу и цели, – об этом никто не упоминал, хотя Синь приходило в голову нечто подобное.
Канаваль Хироси был невысоким мужчиной чуть старше сорока, с горделивой осанкой, копной черных волос и плоским лицом, похожим, как решила Синь, на портреты мастеров дзен. Был он родней Луису – сводным кузеном, – и порой сходство становилось заметно. На занятиях он был резок, нетерпелив, нетерпим. Студенты жаловались: одна мельчайшая ошибка в компьютерной симуляции, и он отбрасывал выполненное задание, часы кропотливой работы, со словами «никуда не годится». Конечно, он был высокомерен и придирчив, но Синь защищала его от обвинений в мании величия.
– Дело не в его эго, – говорила она. – У него, по-моему, вообще нет эго. Только его работа. А она должна быть сделана идеально. Безошибочно. Если мы подойдем слишком близко к гравитационному колодцу, какая нам разница – на километр или на парсек?
– Ну ладно, но от миллиметра-то горя не будет, – возразил Аки, чья безупречная таблица расчетов только что была стерта со словами «никуда не годится».
– Сейчас – миллиметр, – педантично заметила Синь, – а через десять лет – парсек.
Аки закатил глаза. Синь не обратила внимания. Похоже было, что никто, кроме нее, не понимает, как интересно то, чем занимается Канаваль, как здорово исполнить расчет точно – не «почти точно», но идеально! Это было совершенство. Прекрасная работа. Отвлеченная и одновременно побуждающая к смирению, потому что не важно, чего желаешь ты. Эта работа не терпела спешки – каждая мелочь должна быть исполнена с тем же совершенством, ничто не может быть забыто, чтобы достичь совершенства в большом. Таков был путь. Он требовал непрестанного, неослабного, бдительного внимания, следования не своему капризу или воле, но самому бытию. Постоянного сосредоточения. Межзвездная навигация: это когда плывешь в небесах. Вокруг простиралась бездна. И в ней проходил единственный путь.
А если это знание ударит тебе в голову – тебе тут же напомнят, что ты бесспорно и безоговорочно зависим от компьютеров.
Третьекурсникам Канаваль всегда задавал одну и ту же задачу: «Компьютеры отключились на пять секунд. Используя имеющиеся координаты и данные, проложить курс на следующие пять секунд, не используя компьютеров». Студенты или сдавались через несколько часов, или днями сидели над задачей, чтобы в конце концов тоже отбросить ее как пустую трату времени. Синь так и не сдала свой результат, и в конце семестра Канаваль поинтересовался, где же задача.
– Я хотела еще поработать над ней на каникулах, – ответила Синь.
– Зачем?
– Мне нравятся вычисления. И мне интересно, сколько времени у меня уйдет на решение.
– Каков пока рекорд?
– Сорок четыре часа.
Профессор кивнул – так тихонько, что, может, и не кивал вовсе, и отвернулся. Выказывать одобрения он не умел.
Зато он умел радоваться и даже смеяться, когда что-то веселило его – обычно что-то очень простое: глупые ошибки, нелепые промахи. Тогда он хохотал, громко, точно ребенок: «Ха! ха! ха!» А посмеявшись, всегда замечал с широкой улыбкой: «Глупо! Глупо!»
– Он правда мастер дзен, – говорила Синь Луису, когда они сидели в закусочной. – Настоящий. Сидит и медитирует. Встает в четыре часа. И сидит три часа. Мне бы так. Но тогда мне придется ложиться в двадцать, и я ничего не успею выучить. – И, заметив, что Луис никак не реагирует, поинтересовалась: – А как твой В-труп?
– Разложился до виртуального скелета, – рассеянно ответил Луис.
На третьем курсе студенты выбирали специальность. Синь пошла в навигацию, Луис – в медицину. На занятия они больше не ходили вместе, но встречались ежедневно – в закусочной, в спортзале, в библиотеке. В гости друг к другу они больше не ходили.
Секс в аквариуме
Любовники не сбегают (куда?). Встречи любовников – достояние общественности. Твои половые успехи служат для окружающих предметом глубокого и непосредственного интереса и озабоченности. Контрацепция гарантируется инъекциями каждые двадцать пять дней – девочкам с момента менархе, мальчикам – как укажет медкомиссия. Неявка в клинику за контруколом в назначенный день и время карается немедленным запросом: работники клиники проходят по твоему классу, спортзалу, сектору, коридору, жилпространству, во весь голос объявляя твое имя и проступок.
Без контруколов разрешено обходиться в следующих случаях: после стерилизации или завершения менопаузы; при обете безбрачия или строгого гомосексуализма; или после официального объявления, сделанного женщиной и мужчиной, о намерении совершить зачатие. Женщина, нарушившая обет безбрачия или зачавшая ребенка не от объявленного партнера, может получить укол постфактум, но после этого и она, и ее партнер обязаны делать инъекции в течение двух лет. Неразрешенные беременности прерываются. Безжалостные социальные и генетические причины, обуславливающие подобную систему, разъясняются каждому еще в школе. Но никаких причин не будет довольно, если свою личную жизнь ты сможешь держать в тайне. Вот этого-то у тебя и не выйдет.
Знает твой коридор, твоя семья, твой сектор, твоя родня, вся твоя четь знают, кто ты, и где ты, и чем ты занят, и с кем, и все они сплетничают. Честь и стыд – могучие общественные силы. Поддерживаемые полным отсутствием уединения, подчиненные рациональным нуждам, а не стремлению подчинять и подчиняться, стыд и честь могут поддерживать социальную стабильность очень и очень долго.
